По коре кедра стекали янтарные капельки смолы, а из глаз шамана — слезы. Он плакал, но меня не отвязывал. Может, ему показалось, что я говорю с богами? И они мне дарят такие яркие слова, а он бессилен против меня. И колхоз богатеет, и не он, а коммунисты на Севере хозяева…
Струсил Яныг-пуки — отвязал меня. Понял, наверное: коммунисты не простят его…
А Север наш богатый. Ой, какой богатый… Все, что хочешь, — все есть у нас! Счастье — жить на такой земле!
Зверь скачет в лесу, рыба в речке плавает. Без зверя жить нельзя: ноги лыжи потеряют, глаза зоркость потеряют, не за кем будет охотиться! Скучно будет…
Без рыбы жить нельзя: без плеска рыб — оглохнут уши, без рыб — река замрет. И человеку нечего будет ловить. Скучно будет…
Без коммунистов жить тоже нельзя! — так я думаю. Как человек может жить без головы? Без головы жить человек не может! Чтобы жизнь была мила — нужна светлая голова.
Есть у нас на Севере жир земли — черная нефть. Не расплескать бы ее по ручьям, не замутить бы речки!
Есть у нас на Севере дух земли — горючий газ. Не продымить бы наши леса, не затмить бы солнце. Нашему Северу ой как нужна мудрая голова!
В лесу еще токуют глухари, в Сосьве играет сырок, хватая бабочек над плесом…
Хорошо!..»
Так думает старый манси, старый Солвал.
Глаза его были раньше синими — я помню. Теперь поблекли. Волосы его были чернее соболя — я помню. А теперь в кольцах кудрей — белый мех…
Он держит в руках письмо, и вся его жизнь проплывает перед его глазами, звенит в сердце щемящей песней…
5
Меня качало солнце. Большое и яркое солнце детства качало меня. Я снова был в родной колыбели…
Сердце мое плеснулось в груди большой рыбой, когда снова увидел я зеленовато-желтый тальничок, по колено стоявший в разлившейся реке. Я глядел на него, как на родного братца, с которым вместе играл и рос.
Маленьким был тальничок. Помню. Маленьким был и я. Помнит тальничок.
Возмужал тальничок. Повзрослел и я.
И старая черемуха качала корявыми ветвями, приглашая отведать черноглазых ягод с костяным сердцем. И тропинка узкая, в тени черемушьих ветвей, манила меня пройтись. Тропинка бежала, осторожно обходя густые кусты светло-зеленой смородины. Тропинка привела меня, как в детстве, на берег круглолицего озера. Улыбнулось озеро серебряной улыбкой. От радости неожиданной всплеснуло руками — и взмахнула к небу стая острокрылых уток. И долго-долго держало крылатые руки свои над седой головой. Долго-долго говорило, причитало, крякало, озеро голосами уток, гусей, куликов. Помнило, наверно, как подполз в первый раз карапуз к его стоячей зеленоватой воде и пустил свою дерзкую стрелу.
«Не забыл ли, сын мой, как подарило я тебе первую добычу — золотоголовую утку? — проквакало озеро лягушечьим голосом.
— Спасибо тебе, озеро! Как забыть такое! — шепчу я тихо, наклоняя голову.
Белая ночь плыла. Склонившись к воде, раскрыв белые лепестки-ресницы, удивленно смотрели цветущие деревья на свое отражение.
Все это снилось мне не раз в далеком городе.
Низкий берег. Деревья — в воде. Звонко всплескивает рыба…
«У-ух! У-ух! У-ух!» — где-то далеко-далеко на темных ветвях большого дерева стонет филин.
На каком-то суку опять колдует кукушка, считая чьи-то годы. Чьи годы считает вечная колдунья?
Кедр зеленокудрый, что стоит на берегу высоком рядом с отцовским домом, не раз шептал мне во сне: «Приди ко мне, сын, приди! В краю родном — дыхание твое. Надышись запахом кедровой хвои — и ты прозреешь…»
Я все помню… Волосы у отца были черные и курчавые. Глаза — как небо. Щека кололась, как оленья шкура. Я помню. Ведь мы живем давно-давно. Как эти чайки, кулики, деревья, вода, небо, солнце. Только я был маленьким раньше, а атя — большим. «Плохо быть маленьким, — думал я тогда, — все время надо ждать и ждать!»
Может, плохо быть и стареньким? Может, так же, как дети, они ждут кого-то?! Но я тогда знал, что вырасту, буду большим. А что думает о своем будущем отец? Как хорошо, что мы опять встретились! Молодец сестренка, что придумала телеграмму. Я рад был увидеть снова и ее, и отца, и родные края.
Постарел отец, но еще много в нем сил. И я смотрел на него с гордостью, как в далеком детстве, — вот он какой, мой атя!
Порой мне казалось, что все это мне чудится. Но когда я слышал его слова, звучные и ясные, как крик чаек, когда ощущал на плече его руку, мне дышалось легче. И это было не в сказке, а наяву. Мы сидели у одного костра. Вместе плыли по Сосьве, смотрели на берега, где проснулась новая жизнь. Я рассказывал отцу о далеком городе, о моих новых друзьях. Старый Солвал слушал меня не перебивая. А потом я слушал его рассказы — о тайге, о Сосьве, о новых и давних временах. Мне кажется, я стал намного богаче. Жизнь моя словно удлинилась. Будто не он, а я жил в те далекие годы, когда впервые его качнуло веселое и яркое солнце жизни.
Рядом с отцом все было и проще, и сложнее. Все казалось понятнее, но тут же возникали новые загадки… Жизнь играла свою вечную игру. Рядом с отцом мне она казалась полноводной рекой, выходящей из берегов. И жизнь моя снова была полная чаша.
И вот я снова лечу в крылатой лодке. Высоко лечу. Рядом с солнцем лечу.
Солнце осталось и на земле. Золотым язем плескалось солнце в серебряном плесе. И чайки смеялись, унося в тонких клювах рыбок. И рыбы ломали сияющее лицо воды расплывающимися кольцами…
Земля моя, где олени бегали, где резвились соболи, где мать моя качала берестяную люльку, где отец мой на широких лыжах из лосиного камуса оставлял узкий след, снова навеяла мне свою сказку.
Крылатая лодка несет меня вдаль. Смогу ли я ее остановить? У нее расписание и строгий маршрут.
Там, внизу, над обрывом стоит мой родной кедр. Наклонив трехсотлетнюю голову, в глубоком раздумье стоит он. Нашел, нашел я время и пришел к тебе, как в детстве. Походил вокруг тебя без топора острого, посидел под могучей кроной — но не с молитвой древней, а с глубокой думой. Пощелкал орехи и скорлупки не разбросал. В память встречи уронил орешек.
Крылатая лодка несет меня в новую сказку. Какой-то она будет?
СНАЧАЛА БЫЛА СКАЗКА
КОГДА ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ
Мы с мамой приехали в Квайка-я. Квайка-я — дедушкина деревня. И бабушкина тоже. Радовался я встрече не только с ними, но и с кедрами. Кедры рядом с избушкой стоят. Высокие, как богатыри. Сердятся, когда подует ветер. Шумят, прячут дедушкину избушку от холодного северного ветра. А от солнца не закрывают. Молчат, когда солнце. Слушают. Смотрят. На меня с удивлением смотрят. Откуда, мол, такой шустрый приехал. А я приехал из отцовской деревни Хомрат-павыл. Наша деревня большая, колхозная. Много домов. Правда, снегу больше. А Квайка-я — деревня маленькая. Несколько избушек. Избушки будто в снег вросли. Над снегом дымки. Колышутся. Живые, теплые. А кругом мороз. И большие звезды ночью. Больше никаких огней. А в колхозной деревне Хомрат-павыл есть большой дом с большими окнами. Вечером эти окна светятся ярче звезд. Школа-интернат. И весело там! Всех ребят собрали туда. А меня не взяли. Все мои беды начались с осени.
ИДЕТ ОСЕНЬ
Вода большая ушла. Река стала узкой. Березы будто выросли, стали высокими.
Цветным осенним светом смотрят берега. Куда ни кинешь взгляд, радуга играет. Багровым, золотистым, бурым, зеленым, голубым, белым, серебристым осенним светом светится земля.
Земля глядит разноцветными глазами созревшей морошки, голубики, брусники. Косогоры цветут разноцветьем сыроежек, волнушек, подберезовиков, маслят. Каждый листочек, каждая травинка наперебой хотят показать свою красоту.
Кончается лето.
Идет осень.
С места на место перелетают совы с совятами. Совята кричат, просят есть. Совы хищно высматривают уток, куликов, чаек.
