Мне снится сон. Снится белая ночь. Я с мамой иду по большому лесу. Над темными деревьями светлое небо. Светло-бирюзовое небо. Не шелохнется дерево. Не всплеснет фиолетовая гладь воды. Беззвучна черная тайга. Тайга спит в белом сумраке. Спят звери, птицы.

Белая ночь. Светло. Странно, загадочно в тайге, и на речке, и в деревне. Как будто день. Тишина. Изредка по-ночному взлает собака — и снова тишина. Пугают ночные звуки при сияющем свете. В такую необычную ночь вся природа кажется особой и уводит меня в сказочный мир грез.

Мы с мамой идем по большому загадочному лесу. Темные деревья окутаны сумрачной тенью. Дорога. Большая дорога. По обеим ее сторонам растут цветы. Желтые и красные цветы. Я иду рядом с мамой, ни о чем не думая, гляжу на цветы.

«Можно рвать только красные цветы, — говорит мама, — желтые ядовитые».

Боролись два богатыря, два духа. Добрый дух и злой дух. Бились до того, что истекали кровью. От злого духа лилась желтая кровь, от доброго — красная.

Я выпустил руку мамы и остановился, чтобы сорвать ей цветок. Большой красный цветок, качавшийся на высокой ножке. Какой странный цветок! Не то красный, не то желтый. Шаманский цветок! Я понюхал его. И удивился: красный цветок на глазах превратился в желтый. Я бросил этот гадкий шаманский цветок на землю, растоптал его, как противного зверька. Обернувшись к маме, я увидел, что ее уже нет.

«Мама! — крикнул я. — Где ты? Зачем ты прячешься?»

Я побежал в лес, но и там ее не оказалось. Я готов был расплакаться. В лесу было жутко и пусто. Вдруг совсем рядом я услышал голос:

«Я здесь, сынок! Разве ты не видишь?»

Но я никого не видел.

«Я здесь. Почему ты не идешь сюда?»

Я понял: голос доносился из колючих кустов шиповника. Я бросился туда, но вместо мамы увидел шамана Нярмишку. Он корчил страшные рожи и показывал мне язык. Язык у него длинный, красный. И он вытягивал его все больше и больше, будто языку не было конца. Длинный шаманский язык весь покрыт красно-желтыми пузырями. Я хотел бежать, но не мог сдвинуться с места. Ноги мои точно приросли. Вдруг все исчезло — и цветы, и деревья, и шиповник. Я хотел кричать, но не мог: горло будто перехватило, язык словно примерз. На щеках замерзали слезы.

Когда я проснулся, увидел наклонившуюся надо мной маму.

— Ах ты, соня! — говорила она. — Разве ты забыл, что сегодня день Большого Солнца. Твой день. — Серые глаза мамы загадочно блестели. — Вот тебе подарок, — сказала она, положив сверток на постель. Кивнула мне и вышла из комнаты.

У меня еще слипались глаза, в голове было смутно. И я не сразу обратил внимание на сверток. Сначала увидел солнечный зайчик на полу. Это наступил день. Золотым конем стояло солнце. Это белая лошадь в окно хвост пропустила. Я опять закрыл глаза. А когда открыл, солнце было уже на окне. Мне хотелось вскочить на золотого коня и лететь над землей, над большой водой. Вчера вода подбиралась к дому. Я соскочил с постели и побежал посмотреть на большую воду. Большая вода сияла кругом, плескалась о бревна нашего дома. Наш дом будто плыл, как огромная огненная лодка-пароход. Только рядом с пароходом никогда не плавают утки. Огненная лодка шумная. Шуму боятся утки. Наш дом не шумный, рядом с нашим домом плавают утки: и селезни, и короткохвостый. Только гуси, маленькие чирки сидят далеко — наверное, боятся меня, большого.

Вода на озере голубая. Сколько на небе облаков, столько и на воде. Рядом с домом по колено в воде стоят чахлые березки. Они почернели от воды, от холода. Лишь тальничок не мерзнет. Но и тот не зеленый, а беловатый, словно его в снег обмакнули. Где-то слышно: «кака-уюв! кака-уюв!» Свиязи. Просвистев над головой, утки сделали круг и упали, всколыхнув воду. На воде, словно от сильного ветра, качнулись облака и березки.

Пришла Мария Михайловна.

— А человек Большого Солнца спит еще? — спросила она. Ее зовут еще Учитель-най. Она будет учить взрослых дядей и тетей писать и читать. Мария Михайловна тоже принесла какой-то сверток. — Вот тебе подарок, — сказала и всунула мне в руку сверточек. Но я не торопился развернуть его.

Я смотрел на улицу.

Вдали плавали лебеди. Я глядел на лебедей как зачарованный.

То ли они только сели, то ли выплыли из-за тальника.

— Ой, в какой красоте ты живешь, Юванко! — воскликнула Учитель-най. — В каком уютном лебедином царстве ты живешь. — Глаза учительницы смеются. — Сколько ты, Юванко, в эту весну уток взял?

«Соврать?» — думаю. А ведь врать-то я не умею. Один раз сказал неправду про бурундука, будто поймал его руками, — так до сих пор стыдно. После этого дал себе слово не обманывать больше. Уж лучше смолчать, чем неправду сказать. Молчу, краснею и наконец тихо, чуть не плача, отвечаю:

— Ни одной не убил.

— Ни одной? — удивилась Учитель-най. Она посмотрела на ружье и сказала: — Отгадай: удал человек, а без чьей помощи выстрелить не может?