А вечером у волшебного огня нашей маленькой избушки мы все ели уху из рыб, которых, как рассказывали легенды, привел когда-то в наш край Эква-пыгрись, и слушали снова сказку.
Я Эква-пыгрись, сын женщины я.
В сказочной мгле дорога моя.
Шел по земле я за годом год.
Был мне чумом небесный свод.
Я птицей к тучам взлетать любил,
Волшебным медведем
и рыбой был.
И пас оленей — друзей своих.
Нет, я не хуже людей других.
Не хуже братьев своих — зверья,
Птиц, рыб, медведей не хуже я.
Но невозможно не замечать:
На мне отличья лежит печать…
Люблю, как любит летать человек,
Леса, озера, изгибы рек,
И солнце в небе в полдневный час,
И белой ночью сиянье глаз.
И слух мой чуток:
вот поутру
Рыба мечет золотую икру.
Вылетают птицы — круги, круги…
Проходят лоси — шаги, шаги.
Но я человеком иду по земле.
Дорога моя в сказочной мгле.
Но отыскать вы меня могли б
По следу птиц и сказочных рыб.
Дошел Эква-пыгрись до места, где небо и земля будто вместе сходятся. Смотрит и глазам не верит: опять куда-то стремится небо, опять куда-то бежит земля. Неужели у земли нет края, а у неба конца?
Вдруг видит: между небом и землей — огромная дыра. В нее вделан железный перевес[17], сверху донизу натянут. Даже зорким ястребиным взором сразу не заметишь его. У перевеса сидит ловец.
«Убью! Убью!» — говорят его глаза, жаждущие добычи. «Поймаю! Поймаю!» — трясутся его руки, видно, задушившие не одного зверя, не одну птицу. Видно, ждет он гусей, лебедей, уток…
Эква-пыгрись из кармана вынул шкурку ястреба железного. Забрался в шкурку, полетел прямо на железный перевес. Когда Эква-пыгрись коснулся железных ячей перевеса, ловец опустил свою ловушку. Обрадовался, что поймал ястреба. Эква-пыгрись чуть не запутался в железных нитях, но стальными когтями успел разорвать их. Злой ловец бросился за Эква-пыгрисем, чтобы схватить его. Эква-пыгрись влез в шкурку щуки и нырнул в озеро.
Плывет по озеру и удивляется мертвой тишине. Ни всплеска, ни рыбы… Куда они делись? Запахло железом. И он опять оказался в железной сети…
Вышел на берег, взад-вперед ходит, смотрит. Видит, домик стоит, рядом избушка на курьих ножках…
Пошел туда. В доме сидят старик со старухой.
— Э-эй! Эква-пыгрись, внучек! Крылатой ли птицей ты сюда принесен, рогатым ли зверем ты сюда доставлен?
— Растущий человек разве ездит по одним и тем же водам? — говорит Эква-пыгрись. — Сам пришел.
— Садись, внучек. Будь гостем!
Вышла старуха на улицу, принесла уток, гусей. Ощипала их… Когда сварилось пахучее утиное, гусиное мясо, она положила его в две деревянные чашки. Одну подала ему со словами:
— Хорошенько ешь, внучек! Не ломай кости.
Поели, попили. Кости из двух блюд старуха сложила в одно, вынесла на улицу. За домом озеро с живой водой. Высыпала она кости в озеро. А из воды вылетели живые утки, живые гуси.
— Хорошо! — молвил Эква-пыгрись. — Теперь я знаю: все в мире рождается, умирает и вновь рождается… Только не надо ломать основу жизни. Тогда вечно богатыми будут наши земля, вода, лес…
И пускай твоим дарам
Да не будет счета.
Воспитай в себе, сынок.
Кротость и заботу.
Милосердно охраняй
Все, что в мире дивно, —
И гусей, и собак,
И иную живность.
СЛОВО ЭКВА-ПЫГРИСЯ
Лечу!
На оленях золоторогих лечу.
На нарте поющей лечу!
Через реки с рыбьими глазами лечу.
Мимо журавлиных болот лечу.
Мимо лебединых озер лечу!
По крутым берегам,
где бобры играют, лечу!
На деревьях глухари токуют,
Горланят, а я лечу.
Пучеглазые зайцы смотрят,
Удивляются, как я быстро лечу!
Не знают они:
сердце мое,
сердце Эква-пыгрися,
Над землей летит.
Синюю весну
на золоторогих оленях,
На которых лечу,
встре-е-ечу!
Едет Эква-пыгрись, видит: горы. Высокие горы, заснеженные. Долго ли, коротко ли поднимался по крутым склонам — наконец достиг вершины.
Там по белому снегу рыжими лисенятами бродят стада звезд, на волнах облаков легкой лодочкой плавает серп луны. И вдруг юноша видит: какой-то старец запрягает в маленькую нарту собаку и едет к нему.
— Эй, Эква-пыгрись, внучек! Крылатой ли птицей принесен ты сюда, летающим ли зверем ты сюда доставлен? — заговорил старец, подъехав к нему.
А борода у старика белая-белая.
— Молодой человек разве ездит по одним и тем же местам, разве плавает по одним и тем же водам? Сам пришел, — отвечает Эква-пыгрись, не сводя глаз с удивительной нарты, где сияет солнце. Сидит солнце в нарте, и собака его возит.
— Погоди, внучек! Пойдем ко мне в дом. Будешь гостем.
Открыл старик двери, крикнул:
— Люди, не обижайте моего гостя! Кормите, поите его!..
Старик уехал, а Эква-пыгрись остался у него в гостях.
Вошел в дом. Ни души. Сел на нары, думает: «Старик сказал: «Не обижайте моего гостя!» Кто меня может обидеть? Здесь никого нет». Но зоркие глаза его замечают в дальнем углу кусок шелка. Шелк зашевелился. Жарко стало.
— Умереть можно от такой жары! — молвил Эква-пыгрись.
Шелк зашевелился опять. Стало прохладнее.
— Теперь хорошо!
Шелк зашевелился в третий раз. Из-под шелка вышла девушка, поздоровалась и пошла на улицу. Принесла с улицы грудинку оленя, разрезала мясо и в котел кипящий опустила. И вот дымится душистое оленье мясо на блюде. На один край блюда кладет она женский нож, на другой — мужской — со словами:
— Если пришел другом, ешь!
Как может Эква-пыгрись не отведать угощения?
Ночью старик приехал. Поев, попив, говорит:
— Я ведь тогда сказал: «Люди, не обижайте моего гостя!» Правильно, дочь, ты поняла мои слова.
Если человек —
Гость издалека,
Ты ему скажи:
«Вот моя рука!»
Усади за стол
С лучшею едой.
Одари его
Нежной теплотой.
Сердцем щедрым,
Словом с огоньком,
Чтобы стал родным
И ему твой дом.
Сила тебе для чего дана?
Подумай, дружок, погадай.
Наказ мой другим передай:
За слабого грудью вставай,
Упавшего поднимай.
Обездоленному помогай.
Радость не нарушай,
Счастье оберегай.
Сила тебе для того дана,
Чтоб расцветала твоя страна.
