Третьим был молодой секретарь ростовского губкома, энергичный армянин Анастас Микоян. Позже он также совершил феерический взлет и стал наркомом внутренней и внешней торговли и одним из руководителей партии. Мне суждено было с ним снова встретиться через полвека, когда после тридцатилетного отсутствия я вернулся в Москву в 1961 году.

Однажды на обеде во дворце сахарного короля весной 1922 года я встретил врача Ленина, известного немецкого нейрохирурга профессора Готфрида Форстера. Его оценка состояния здоровья Ленина была не слишком обнадеживающей. Он особенно подчеркивал нежелание Ленина дать себе полный отдых, необходимый ему по состоянию здоровья.

Он всегда говорил: ’’Мне еще так много надо сделать, а времени осталось так мало”. Это были пророческие слова. Я всегда считал, что если бы Ленин работал не так много, он мог бы жить гораздо дольше.

Благодаря профессору Форстеру я мог следить за состоянием здоровья Ленина. В конце лета 1922 года Ленину стало гораздо лучше, и осенью он смог приступить к работе. Он несколько раз выступил с речами. Профессор Форстер уехал в отпуск в Германию, и в Москве все считали, что глава советского государства поправился. Но, как говорил профессор, только абсолютный покой и отдых могли приостановить неумолимое течение болезни.

Зимой 1922 года здоровье Ленина опять ухудшилось. Он пережил инсульт, в результате которого была парализована его правая сторона.

Ленина перевезли в Горки, расположенное в 35 километрах от Москвы загородное поместье, ранее принадлежавшее текстильному магнату Савве Морозову. Это был очаровательный дом в итальянском стиле с мраморными колоннами, расположенный в прекрасном парке.

Здесь боролась со смертью ленинская железная воля. ”Мне еще так много надо сделать”, — повторял он. С поразительной настойчивостью Ленин снова учился говорить при терпеливой поддержке жены Надежды Крупской и сестры Марии Ульяновой. Его правая рука не действовала, но он учился писать левой.

К его постели были созваны известнейшие специалисты со всего мира, но они немногим могли помочь. Не покидавший его ни на минуту профессор Форстер однажды сказал мне: ”Я чувствую себя его секундантом на страшной дуэли. Наука говорит мне, что случай безнадежный, но мысль, что Ленин должен умереть, не укладывается у меня в голове”. И его пациент еще раз начал поправляться и почувствовал себя лучше.

Комок подкатывается к горлу, когда я вспоминаю, что в это тяжелое время Ленин помнил обо мне и послал мне несколько слов с профессором Форстером: ’’Передайте молодому Хаммеру, что я не забыл его и желаю успеха. Если у него возникнут трудности, пусть немедленно даст мне знать”.

Ленин не нуждается в моих похвалах. История предоставит ему место среди великих мира сего, но я лично горжусь, что мне довелось с ним беседовать и заслужить хотя бы малую долю его одобрения и дружеское рукопожатие,

К концу 1923 года состояние Ленина настолько улучшилось, что он принял участие в охоте, сидя обложенный подушками в санях, и в новогоднем празднике для рабочих и служащих совхоза и санатория ’’Горки”. Был тут, конечно, Дед Мороз, и нарядно украшенная елка, и подарки.

А через три недели 21 января 1924 года внезапно и без боли Ленин был сражен смертью. И когда его выносили из дома в Горках в оцепеневший от горя мир, рождественская елка с мишурой и оплывшими свечками все еще стояла в большом зале, провожая его в последний путь.

Известие о смерти Ленина принес нам поздно ночью профессор Форстер. Он был совершенно подавлен. Конец наступил столь внезапно, а он вопреки здравому смыслу до последнего момента не терял надежды.

Россия никогда не забудет похороны Ленина. Я один из очень немногих оставшихся в живых людей, принимавших в них участие, что вызывает особое ко мне отношение в России сегодня. Незнакомые люди хотят пожать мне руку, потому что я пожимал руку Ленина и присутствовал на его похоронах на Красной площади.

Ближайшие соратники Ленина встретили поезд с гробом на одной из подмосковных станций и восемь километров несли его по улицам на собственных плечах, сменяясь каждые полкилометра. За гробом Ленина был послан лафет, запряженный шестеркой великолепных черных коней, однако соратники Ленина отправили его: они, и только они, должны нести тело своепгвождя.

Гроб установили в Колонном зале бывшего Дворянского собрания в Москве, где теперь расположен ЦК профсоюзов. Здесь, как будто спящий, Ленин лежал семьдесят два часа. Почетный караул из четырех человек менялся каждые пятнадцать минут — так много было желающих нести его. А тем временем через Колонный зал днем и ночью непрерывно лился бесконечный поток людей, пришедших отдать последний долг вождю. В этом безмолвном потоке прошло около миллиона человек.

В Москве в то время стояли сильные морозы — тридцать пять—сорок градусов ниже нуля по Цельсию. Чтобы пройти в зал, людям приходилось по пять часов ждать на улице. Длинная, медленно продвигавшаяся вперед очередь растянулась на километры. Метрах в ста друг от друга горели огромные костры, ночью все это вместе создавало таинственное и поразительное зрелище: темная масса людей, туманом поднимающееся вверх дыхание, багровые языки пламени и плывущие над ними тучи дыма. Из деревень, удаленных от Москвы на десятки километров, сюда пешком шли крестьяне, чтобы отдать последний долг человеку, наделившему их землей, о которой они мечтали веками. В специальных поездах из отдаленных городов России спешили в Москву представители местной власти страны, проклиная каждую задержку, боясь опоздать.

Ни один король, император или папа никогда не удостаивался подобных посмертных почестей. На Красной площади у подножия ви-личественной красновато-коричневой стены Кремля за два с половиной дня был построен Мавзолей. Рабочие работали посменно день и ночь. В день похорон в него внесли гроб с забальзамированным телом Ленина. Сверху на этом необычном здании, напоминающем одновременно египетскую пирамиду и мечту архитектора-кубиста, расположена трибуна, где находятся руководители Советского государства во время демонстраций и военных парадов. Здесь Ленин лежит до сих пор, будто спит, охраняемый почетным караулом, стоящим в изголовье и в ногах его гроба, в то время как мимо проходит непрерывный поток людей, по несколько тысяч в день, приехавших из самых отдаленных уголков России.

После того как ближайшие друзья Ленина поместили гроб с его телом в Мавзолей, по Красной площади шеренгами прошли воинские части Московского гарнизона. На трибуне Мавзолея среди группы руководителей партии и народа я видел Троцкого, все еще занимавшего должность главнокомандующего Красной Армии. Я видел, как его лицо светилось от гордости, когда проходившие мимо шеренги солдат кричали слова приветствия. Этот человек, посвятивший жизнь защите Революции и превращению Красной Армии в непобедимую силу, не обладал ленинской скромностью и преданностью делу. Он был невероятно тщеславен и хотел всегда играть ведущую роль.

В тот день на Мавзолее стоял еще один человек. Он не произносил речей и не принимал салютов, был молчалив и скромен, но его глаза напряженно следили за всем происходящим. Его звали Иосиф Джугашвили, впоследствии мир узнал его под именем Сталин.

Кто бы мог в то время подумать, что в ближайшем будущем он станет одним из самых могущественных руководителей России, в то время как Троцкий, лишенный власти и положения, будет выслан из страны и впоследствии убит в Мексике, как говорят, по приказу этого незаметно стоявшего неподалеку человека, ставшего вскоре самым ужасным тираном в русской истории.

В своей биографии один из самых богатых людей в мире Поль Гетти рассказывает о том, как однажды на вечере ко мне подошел один из гостей и стал настойчиво просить, чтобы я раскрыл ему секрет своего успеха в бизнесе, ответив на стандартный вопрос: как делаются миллионы.

По словам Поля, наморщив лоб я сказал: ”Вообще-то это не так уж и трудно. Надо просто дождаться революции в России. Как только она произойдет, следует ехать туда, захватив теплую одежду, и немедленно начать договариваться о заключении торговых сделок с представителями нового правительства. Их не больше трехсот человек, поэтому это не представит большой трудности”. К тому времени мой собеседник, поняв в чем дело, оставил меня в покое, сердито бормоча что-то себе под нос.