О В. И. Сурикове — Хочу служить народу, Человеку, а не рублю, А если — на хлеб и воду, — Я хлеб люблю И воду люблю. Так говорил Василий Суриков, мой педагог, Выбравший без усилий Вернейшую из дорог. Как мне ни будет тяжко, Мне поможет везде Любовь к хлебу. К черняшке. Любовь к чистой воде. Художник Художник пишет с меня портрет, А я пишу портрет с художника, С его гримас, с его примет, С его зеленого макинтошика. Он думает, что все прознал, И психологию и душу, Покуда кистью холст пронзал, Но я мечты его нарушу. Ведь он не знает даже то Немногое, что я продумаю О нем и про его пальто — Щеголеватое, продутое. Пиши, проворная рука, Додумывайся, кисть, догадывайся, Ширяй, как сокол в облака, И в бездну гулким камнем скатывайся. Я — человек. Я не ковер. Я думаю, а не красуюсь. Не те ты линии провел. Куда труднее я рисуюсь. «Широко известен в узких кругах…» Широко известен в узких кругах, Как модерн старомоден, Крепко держит в слабых руках Тайны всех своих тягомотин. Вот идет он, маленький, словно великое Герцогство Люксембург. И какая-то скрипочка в нем пиликает, Хотя в глазах запрятан испуг. Смотрит на меня. Жалеет меня. Улыбочка на губах корчится. И прикуривать даже не хочется От его негреющего огня. «Маска Бетховена на ваших стенах…» Маска Бетховена на ваших стенах. Тот, лицевых костей, хорал. А вы что, игрывали в сценах, В которых музыкант играл? Маска Бетховена и бюст Вольтера — Две непохожих на вас головы. И переполнена вся квартира, Так что в ней делаете вы? Скульптор На мужика похожий и на бога (А больше все-таки на мужика), Сгибается над глиною убогой. Работает. Работа нелегка. К его труду не подберешь сравненья. На пахоту и миросотворенье, А более на пахоту похож. Да, лемеха напоминает нож, По рукоять ушедший в сердце глины (Убогая, а все-таки земля!). И надобно над ней горбатить спину, Ножом ее и плугом шевеля, Покуда красотою или хлебом Она не встанет, гордая, под небом. «Хранители архивов (и традиций)…» Хранители архивов (и традиций), Давайте будем рядышком грудиться! Рулоны живописи раскатаем И папки графики перелистаем. Хранители! В каком горниле Вы душу так надежно закалили, Что сохранили все, что вы хранили, Не продали, не выдали, не сбыли. Пускай же акварельные рисунки Нам дышат в души и глядят в рассудки, Чтоб слабые и легкие пастели От нашего дыханья не взлетели. У русского искусства есть запасник, Почти бесшумно, словно пульс в запястье, Оно живет на этажах восьмых И в судьбах собирателей прямых. Н. Н. Асеев за работой (Очерк) Асеев пишет совсем неплохие, Довольно значительные статьи. А в общем статьи — не его стихия. Его стихия — это стихи. С утра его мучат сто болезней. Лекарства — что? Они — пустяки! Асеев думает: что полезней? И вдруг решает: полезней — стихи. И он взлетает, старый ястреб, И боли его не томят, не злят, И взгляд становится тихим, ясным, Жестоким, точным — снайперский взгляд. И словно весною — щепка на щепку — Рифма лезет на рифму цепко. И вдруг серебреет его пожелтелая Семидесятилетняя седина, И кружка поэзии, полная, целая, Сразу выхлестывается — до дна. И все повадки — пенсионера, И все поведение — старика Становятся поступью пионера, Которая, как известно, легка. И строфы равняются — рота к роте, И свищут, словно в лесу соловьи, И все это пишется на обороте Отложенной почему-то статьи. «Умирают мои старики…» Умирают мои старики — Мои боги, мои педагоги, Пролагатели торной дороги, Где шаги мои были легки. Вы, прикрывшие грудью наш возраст От ошибок, угроз и прикрас, Неужели дешевая хворость Одолела, осилила вас? Умирают мои старики, Завещают мне жить очень долго, Но не дольше, чем нужно по долгу, По закону строфы и строки. |
