«Как лица удивительны…» Как лица удивительны И как необычайны, Когда они увидены И — зоркими очами! Какие лица — добрые, Какие плечи — сильные, Какие взгляды — бодрые, Какие очи — синие. Убавилось покорности, Разверзлися уста, И в город, словно конница, Ворвалась красота. Газеты
Сколько помню себя, на рассвете, Только встану, прежде всего Я искал в ежедневной газете Ежедневные как и чего. Если б номер газетный не прибыл, Если б говор газетный иссяк, Я, наверно, немел бы, как рыба, Не узнав, не прочтя что и как. Я болезненным рос и неловким, Я питался в дешевой столовке, Где в тринадцати видах пшено Было в пищу студентам дано. Но какое мне было дело, Чем нас кормят в конце концов, Если будущее глядело На меня с газетных столбцов? Под развернутым красным знаменем Вышли мы на дорогу свою, И суровое наше сознание Диктовало пути бытию. «Я люблю стариков, начинающих снова…» Я люблю стариков, начинающих снова В шестьдесят или в семьдесят — семьдесят пять, Позабывших зарок, нарушающих слово, Начинающих снова опять и опять. Не зеленым, а серо-седым, посрамленным, На колени поставленным, сшибленным с ног, Закаленным тоской и бедой укрепленным Я б охотней всего пособил и помог. Гурзуф Просыпаюсь не от холода — от свежести И немедля через борт подоконника Прямо к морю прибывающему свешиваюсь, Словно через борт пароходика. Крепкий город, вставленный в расселины, Белый город, на камнях расставленный, Как платок на берегу расстеленный, Словно краб, на берегу расправленный. Переулки из камня ноздреватого, Нетяжелого камня, дыроватого, Переулки, стекающие в бухточки, И дешевые торговые будочки. И одна-единственная улица, Параллельно берегу гудущая, Переваливаясь, словно утица, От скалы и до скалы идущая. Там, из каждой подворотни высунувшись, По четыре на пейзаж художника То ли море, то ли скалы вписывают, Всаживают в клеточку картончика. Кто тут был, вернется обязательно, Прошеный приедет и непрошеный, В этот город, Словно круг спасательный, Возле моря На скалу Положенный. «Куда стекает время…» Куда стекает время, Все то, что истекло? Куда оно уходит — И первое число, И пятое, десятое, И, наконец, тридцатое, Последнее число? Наверно, есть цистерны, А может быть, моря, И числа там, наверно, Бросают якоря. Их много, как в задачнике, Там плещутся, как дачники, Пятерки, и шестерки, И тощие семерки, И толстые восьмерки, И двойки, и нули — Все, что давно прошли. «Деление на виды и на роды…» Деление на виды и на роды, Пригодное для зверя и для птицы, Застынь у человека на пороге! Для человека это не годится. Метрической системою владея, Удобно шею или брюхо мерить. Душевным меркам невозможно верить: Портновская идея! Сердечной боли не изложат цифры, И в целом мире нет такого шифра, Чтоб обозначить горе или счастье. Сначала, со мгновения зачатья, Не формулируем, не выражаем, Не загоняем ни в какие клетки, На доли не делим, не разлагаем, Помеченный всегда особой меткой, Человек. «Полоса оконного стекла…» Полоса оконного стекла Медленно светлеет. Ночь, наверно, истекла, Не горит, а тлеет: В небе — одинокою звездой, Многажды воспетой, А в окне против меня — простой Одинокой сигаретой. Чем светлее полоса окна, Тем и громче. Вслед за темнотою тишина Затихает до грядущей ночи. Сквозь нешумный, тихий шум ночной Голос утра надо мной Дребезжит трамвайною железкой — Звонкий, резкий. День газетой за дверьми шуршит, Опоздавшим школьником бежит. |
