На что похожи рельсы, взрывом скрученные,

Весь облик смерти, смутный, как гаданье.

И города,

    большой войной измученные —

Ее тремя или пятью годами?

Не хочется уподоблять и сравнивать

Развалины, осколки и руины,

А хочется расчищать, разравнивать

И Белоруссию и Украину.

Среди иных годов многозаботных,

Словами и работами заполненных,

Год сорок пятый

         навсегда запомнился,

Как год-воскресник

Или год-субботник.

Усталые работали без устали.

Голодные, как сытые, трудились.

И ложкою не проверяя: густо ли? —

Без ропота за пшенный суп садились.

Из всех камней, хрустевших пол ногами,

Сперва дворцы, потом дома построили,

А из осколков, певших под ногами,

Отплавили и раскатали

               кровли.

На пепелище каждом и пожарище

Разбили сад или бульвар цветочный.

И мирным выражением «пожалуйста»

Сменилось фронтовое слово «точно».

А кителя и всю обмундировку:

И шинеля, и клеши, и бушлаты —

Портные переушивали ловко:

Войну кроили миру на заплаты.

И постепенно замазывались трещины,

Разглаживались крепкие морщины,

И постепенно хорошели женщины,

И веселели хмурые мужчины.

Лето сорок шестого года.

Третий месяц жара, погода.

Я в армейской больнице лежу

И на палые листья гляжу.

Листья желтые, листья палые

Ранним летом сулят беду.

По палате, словно по палубе

Я, пошатываясь, бреду.

Душно мне.

Тошно мне.

Жарко мне.

Рань, рассвет, а такая жара!

За спиною шлепанцев шарканье,

У окна вся палата с утра.

Вся палата, вся больница,

Неумыта, нага, боса,

У окна спозаранку толпится,

Молча смотрит на небеса.

Вся палата, вся больница,

Вся моя большая земля

За свои посевы боится

И жалеет свои поля.

А жара — все жарче.

Нет мочи.

Накаляется листьев медь.

Словно в танке танкисты,

              молча

Принимают.

      колосья

         смерть.

Реки, Гитлеру путь преграждавшие,

Обнажают песчаное дно.

Камыши, партизан укрывавшие,

Погибают с водой заодно.

…Кавалеры ордена Славы,

Украшающего халат,

На жару не находят управы,

Но такие слова говорят:

— Эта самая подлая засуха

Не сильней, не могучее нас,

Сапоги вытиравших насухо

О знамена врагов

          не раз.

Листья желтые, листья палые,

Не засыпать вам нашей земли!

Отходили мы, отступали мы,

А, глядишь, до Берлина дошли.

Так, волнуясь и угрожая,

Мы за утренней пайкой идем.

Прошлогоднего урожая

Караваи

    в руки берем.

Режем,

   гладим,

      пробуем,

         трогаем

Черный хлеб, милый хлеб,

                 а потом

Возвращаемся той же дорогой,

Чтоб стоять

      перед тем же окном.

Я носил ордена.

После — планки носил.

После — просто следы этих планок носил,

А потом гимнастерку до дыр износил

И надел заурядный пиджак.

А вдова Ковалева все помнит о нем,

И дорожки от слез — это память о нем,

Столько лет не забудет никак!

И не надо ходить. И нельзя не пойти.

Я иду. Покупаю букет по пути.

Ковалева Мария Петровна, вдова,

Говорит мне у входа слова.

Ковалевой Марии Петровне в ответ

Говорю на пороге: — Привет! —

Я сажусь, постаравшись, к портрету спиной,

Но бессменно висит надо мной

Муж Марии Петровны,

Мой друг Ковалев,

Не убитый еще, жив-здоров.

В глянцевитый стакан наливается чай.

А потом выпивается чай. Невзначай.

Я сижу за столом,

Я в глаза ей смотрю,

Я пристойно шучу и острю.

Я советы толково и веско даю —

У двух глаз,

У двух бездн на краю.

И, утешив Марию Петровну как мог,

Ухожу за порог.

Вы не были в районной бане

В периферийном городке?

Там шайки с профилем кабаньим

И плеск,

   как летом на реке.

Там ордена сдают вахтерам,

Зато приносят в мыльный зал

Рубцы и шрамы — те, которым

Я лично больше б доверял.

Там двое одноруких

            спины

Один другому бодро трут.

Там тело всякого мужчины

Исчеркали

      война

        и труд.

Там по рисунку каждой травмы

Читаю каждый вторник я

Без лести и обмана драмы

Или романы без вранья.

Там на груди своей широкой

Из дальних плаваний

             матрос

Лиловые татуировки

В наш сухопутный край

              занес.

Там я, волнуясь и ликуя,

Читал,

   забыв о кипятке:

«Мы не оставим мать родную!» —

У партизана на руке.

Там слышен визг и хохот женский

За деревянною стеной.

Там чувство острого блаженства

Переживается в парной.

Там рассуждают о футболе.

Там с поднятою головой

Несет портной свои мозоли,

Свои ожоги — горновой.

Но бедствий и сражений годы

Согнуть и сгорбить не смогли

Ширококостную породу

Сынов моей большой земли.

Вы не были в раю районном,

Что меж кино и стадионом?

В той бане

     парились иль нет?

Там два рубля любой билет.