— Мобилизован... — спохватился Лужинский, перебив медленную немецкую речь женщины, и умолк.

— Да. И пропал без вести. Пожалуйста, зайдем. Я врач, его жена больна. Вы что-то должны ей сказать? Может, от мужа?

— О, нет-нет. Прошу прощения. Мы старые друзья с Каспаром, но... Я не знал. Если больная... — отмахнулся Лужинский, соблюдая конспирацию.

— Зайдем, пожалуйста. Анжела, как вы ласково назвали хозяйку, будет рада. Успокойте ее. Скажите, что-то, придумайте о муже, это так ей нужно. Его послали на тот советский фронт... Насильно погнали.

— Я знал его летчиком, — вспомнил Лужинский.

— Верно. Но он француз, а многих французских летчиков погнали на... танках.

— И пропал без вести... Понимаю. Сам такой, тоже «пропал без вести». А естэм поляк, пожалуйста, — вырвалось и польское слово в восторге искренности.

Но оказалось, что и эта традиционно нейтральная благословенная земля Джузеппе Гарибальди теперь воюет. По крайней мере со всякими чужаками. Лужинский сидел уже у постели больной, едва успел что-то спросить, искренне пытаясь разыскать Каспара. И не слышал звонка снаружи, слишком уж в спокойно-мирной обстановке почувствовал себя.

— О вас там спрашивают, — прошептала ему на ухо врач, войдя из сеней. — Кажется, из полиции. Я сказала, что никого нет.

— О боже, — простонала больная. — Мы не предупредили вас, за нами следят... Мое окно! Здесь низко, прыгайте! Через сад только во двор казино... Скорее же! — почти приказала больная, через силу поднимаясь.

Привычный в подобных случаях действовать решительно, не мешкая, Лужинский открыл окно и выпрыгнул в сад. Когда закрывалось окно, еще услышал голос больной:

— Просите, кто там. Ведь тот врач... недавно ушел.

По-зимнему голые деревья, опавшая листья под ногами.

Туман густым облаком поднялся над городом, над Лигурийским морем. Уже шумел город, шумело и море. Не закрытая садовая калитка, заросшие сорняками тропинки. Пытался незаметно, не оставляя следов, пробраться этим забытым уголком. Как-то проскочил в калитку; только теперь надел берет и вышел мимо казино за угол, в переулок. Даже закурил. Немного постоял, вспоминая план набережных улиц города, а тревожащий вопрос, как молотом стучал: куда теперь, среди белого дня нащупан полицией? У Каспара Луджино тогда было еще несколько друзей. Но где они, как разыскать их, установить ту прерванную теперь связь?

Медленно шел, будто прогуливаясь. Рядом, за квартал, уже грохотал приморский бульвар, а здесь в этот ранний час только одинокие, как и он, прохожие. Не обращал внимания на них.

Кому он нужен? Где-то через два квартала услышал быстрые женские шаги, тяжелое дыхание. Оглянулся.

Улыбающиеся уста той же девушки, видимо дочери хозяев, говорили, что она его догоняет. Остановился, подождал. Папиросу потушил и выбросил.

Девушка ничего не сказала. Но, видимо, говорит же она у них на каком-то языке. Едва поравнялась с Лужинским, быстрым движением сунула в руку записку и побежала дальше. Лишь издалека обернулась и показала рецепт в руке.

«За лекарствами для больной матери побежала», — подумал, успокаиваясь. Оглянулся вокруг, прочитал бумажку.

«Наша квартира на заметке в полиции. Вы врач! Но... спрячьтесь у капитана мореходной компании «Ницца» Карла Даниэля Пока. Это брат моего врача Зельды. Анжела».

Капитан мореходной компании «Ницца»! Кто он, этот Карл Даниэль, какие роли, кроме капитанских, в компании «Ницца» выполняет? Ведь он только брат врача. Только брат. Каспар ни разу не вспоминал о нем.

И, миновав еще несколько переулков, Лужинский на всякий случай снял берет и вышел на приморский бульвар. Это была улица с вдвое более узким тротуаром и не окаймленной гранитом набережной Лигурийского моря. Пароходная компания «Ницца» имела свою пристань где-то посреди города, в центре подковы набережного бульвара — с финиковыми пальмами, с пляжем и многочисленными полицейскими в форме и без формы, больше без нее.

Пляж в это время был почти пуст. Повторяя в мыслях имя капитана мореходной компании, Лужинский, наконец, скомкал шариком записочку и, как карамельку, игриво бросил в рот. Прожевав бумажку, вежливо выплюнул ее в урну. Окончательно ушли тучи, солнце уже ощутимо прогревало утро. Задумчиво гуляя по набережной, Лужинский бросал внимательные взгляды на каждого встречного. Шел медленно, было время между прочим оглянуться. Как жаль, что пароходная компания «Ницца» расположена в центре города.

Оглянувшись, заметил еще одного гуляющего, который шагал за ним по тому же приморскому бульвару. Лужинский посмотрел на часы и ускорил шаг. Только поворачивая в здание пароходной пристани с эффектной рекламной надписью «Ницца», увидел, что и тот прохожий позади ускорил шаг.

— Капитан Пока? — на ходу бросил Лужинский вопрос какому-то мальчишке, пробегающему мимо. Парень вежливо улыбнулся, остановился.

— Капитан Карло Даниэль Пока! — повторил юнга. — Прего, синьор! Прошу, господин! — повернулся и, пересекая узкую улочку пристани, показал на маленький трап вниз, где у причала качался на волнах пассажирский пароход.

С именем капитана Лужинскому нетрудно было пройти по трапу на пароход, который только сегодня прибыл с рейса. Его мыли, натирали, заправляли. Какой-то матрос охотно провел Лужинского сначала по палубе парохода, затем вниз по трапу, завел в каюту и исчез.

«Авторитет» — мысленно определил поляк.

— Позвольте? — спросил в дверях каюты на том же немецком языке, хотя прилично владел и английским.

Из-за стола к нему обернулось трое. Но двое из них сразу же встали и вышли — офицеры флота. Третий не поднялся, а только с полуоборота головы кивнул: заходите. И ждал, повернувшись, как сидел, спиной к входу.

Гарибальди! Заросший густой бородой, крепкий, с проницательным взглядом больших глаз. Когда Лужинский встал, поклонившись, выискивая слова для знакомства или изложения своего срочного дела, только тогда «Гарибальди» как-то нейтрально, даже холодно обратился крайне выхолощенным, но мужественным голосом морского волка:

— Друг Каспара Луджино? Прошу, — показал рукой на кресло в центре за столом, которое и было, очевидно, его капитанским креслом. И в тот же миг встал, кивнул головой как бы на прощание. В дверях между прочим оглянулся, пробормотал:

— Только что о вас звонили от сестры... Момент.

Рукой сделал успокаивающий жест и исчез за дверью. Хлопнул замок в дверях, повторившись эхом как раз в самой болезненной точке сердца.

Лужинский сидел в кабинете неразговорчивого и мало симпатичного в обхождении морского волка, которому уже известно отношение Станислава к Каспару. Кабинет корабельного капитана не так поражал своей обусловленной миниатюрностью, как высоким вкусом, стремлением морского волка к гражданскому уюту. Даже несколько произвольно подобранных картин были развешаны по стенам, хотя удобных мест в каюте для этого было мало. В центре, в раме, полированной под стиль кабинета, была выгодно выставлена безупречная копия украшения Лувра — «Цыганки» Франса Гальса. Такое совпадение: несколько лет уже вспоминает Лужинский это полотно после посещения французского музея. Думал ли встретить «Цыганку» еще и здесь, в кабинете морского волка!

Невольно потеплели чувства к этому замкнутому «Гарибальди». Бежать отсюда, встретившись вновь с зовущей улыбкой цыганки, не только бессмысленно. При большом желании, даже необходимости, это невозможно — он же заперт в кабинете капитана.

Когда услышал, что по трапу спускается не один человек, невольно прислушался. Такова его судьба — прислушивание является самым действенным элементом бдительности! За дверью говорят на немецком языке. Что именно сказал незнакомый, какой-то писклявый голос, Лужинский не разобрал. В ответ прозвучало слишком четко, даже показалось, что говорилось подчеркнуто четко, словно сказанное адресовалось и ему, Станиславу Лужинскому:

— Мне незачем вас убеждать. Не в гардеробе же я его, как неверная жена, прячу…

Если бы клацнул ключ в дверях, Лужинский бы не тронулся с места, даже опять сел бы в то же самое кресло. Ведь ключ вынул сам капитан, когда закрывал дверь, выходя. А тут слышит его голос: