Поляка обступили, примеряли берет, отбросив фуражку.

— Ну что же, товарищи... Слышите шум авто? Возвращайтесь, а мы с Лукой пойдем дальше. Если надо будет — инсценируем мое бегство. Капитана упустили, и он убежал! Итак... Дальше мы идем только с Лукой. Вы возвращайтесь.

В франтоватом черном берете Лужинский теперь походил на типичного интеллигента средней Европы.

Прощался, как с родными. Виктору дольше жал руку, будто молча разговаривая с ним.

— Обязательно постараюсь дать о себе знать. Будьте уверены, товарищи, я всегда буду помнить и чувствовать вашу горячую жажду счастья и успехов в нашей общей борьбе. Если же... — Лужинский замолчал, махнул рукой и бегом догнал Луку Телегина, который должен завершить его отрыв от партизанской группы.

— Как будто в могилу снарядили человека... — высказался кто-то из группы.

Тихо откашлялся другой. Немного постояли, прислушиваясь. К каждому бойцу в отряде привыкали, как к родному. Да и боец ​​из Станислава особый. Боролся в Испании, знает языки. Из его совершенных разведок партизаны всегда знали, чем дышит враг.

Над головами тихо шелестели верхушки деревьев и далеко, как стихающая гроза, раздавались громы войны.

Четыре ночи шли, каждый раз сильнее спеша. Днем, если не спали, то «мудровали», как выражался Лужинский, себе пропитание. Даже привыкли, что идут вдвоем по бушующему миру. За эти дни ни разу не вспомнили, что сапер должен же где-то инсценировать тот побег «польского беженца».

Только на пятый день, во время завтрака, у населенного пункта за рекой, на открытой дороге прощался Станислав Лужинский с Телегиным.

— Ну что же, друг… Спасибо за товарищеское проводы, за дружеские предостережения. Марии Иосифовне передайте мой привет и непременно успокойте. Скажете, пошел бодрый, уверенный, хотя сами видите, как далеко мне до такого покоя. Сколько разных дел переделать надо, скрываясь от этих иродов, да каких дел! Мне бы это где-то здесь, на родине. Но моя родина, как и ее сыновья, в тылу...

— Ради дела идете, — рассудительно сказал русский.

— Конечно, — развел руками. — Каждый из нас должен выполнять свои обязанности гражданина.

Лука дольше задержал руку поляка. Что-то думал или по-своему толковал сказанное Лужинским.

— А знаете, давайте... не прощаться. Пойду я с вами дальше, — наконец досказал свою мысль партизан.

— Со мной? А дисциплина? Что могут подумать в отряде... о нас обоих? — забеспокоился поляк.

— Что бы ни думали. О таких делах надо хорошо рассуждать... Пойдем дальше. Только давайте обходить эти проклятые пристани. Вы же туда, в город?

Лужинский лишь на мгновение постоял, пожал плечами. Затем взял бойца за руку и изо всех сил сжал ее. Молча двинулись дальше, обходя на рассвете поселок у пристани.

Где-то с другой стороны поселка перешли кладкой ручей, выскочивший из перелеска, он проткнул очеретища и кугу и пересек тот поселок пополам.

— А может, оккупантов здесь нет, а, сапер? — тихо спросил Лужинский уже с другой стороны ручья.

— Сейчас побегу разведаю, — тотчас предложил Телегин, уже готовый идти на разведку.

— Не надо, друг. Помните условие: тихо отойти от партизанской группы, чтобы скрыть мою связь с нею?

— Помню, — согласился Лука, поднимаясь на крутой берег с другой стороны. — Почти неделю идем тихо, к Польше подошли...

— Куда же вы, погодите, — крикнул Лужинский, почувствовав, как вдруг оборвалась речь сапера. Обернулся, заговорил, не веря сам в необходимость тех уговоров. — Нам же надо в лес, отдохнуть. Давайте вдоль ручья, под обрывом...

И замолчал, провожая сапера уставшим взглядом. Телегин пошел не оглядываясь. Вот и попрощались... Дальнейшая помощь Телегина в его сложной жизни не реальна, а риск увеличивает вдвое.

Почувствовал, как теплым чувством окутывается душа от этих последних слов партизана: «К Польше подошли».

Ручей круто свернул в лес. Обрывистый берег медленно опадал, расширялась долина ручья. Начинался жидкий, истоптанный скотиной ольшаник, березняк. Зашелестела пожелтевшая копеечная листва осины под ногами. Лужинский зашел в чащу лесную, разыскивал удобный угол для отдыха до ночи, которая уже окутывала его одинокого...

Зима догоняла Станислава Лужинского, но так и не догнала. Зайдя в тот первый польский город ночью, он ночью же и оставил его несколькими днями позже. Оставил уже и не Лужинский, которым назывался когда-то в Испании, в интернациональной бригаде, и не Станиславом. На этот раз ему опять повезло встретить своих людей в оккупированной и терроризируемой гитлеровцами Польше. Рискуя жизнью, они своим патриотическим долгом считали достать «безупречные, хотя и абсолютно липовые», как сказал один из них, дорожные документы. Под тем новым именем «сотрудника личной канцелярии Эриха Коха», Лужинский и отправился в путешествие в Рим, через Грац в Австрии. Товарищам удалось сфабриковать Станиславу документ, согласно которому он выполнял слишком «ответственное задание гауляйтера Польши». Конечная цель этого задания — личная связь с дуче в Риме в очень ограниченное время! Так звучал его документ из... Варшавы!

— Так будь же, Станислав, расторопнее самого ловкого коховца и... не попадись, упаси боже, с этими документами! Жги, глотай... Нас же здесь целая организация, такие дела... — советовали друзья.

Замечательное берлинское произношение у «лично командированного» гауляйтером не могла вызвать подозрения. И практику подпольщика хорошую имел при жизни в условиях жестокой борьбы в Европе, дважды из когтей полиции вырывался! Не связывался нигде с мелочью — комендантами, всегда стремился к главному и непременно — в большом городе.

Только в Милане не уследил, пришлось отбрехиваться, почему «обходил» Рим. А разве он руководит этими военными поездами?..

Посланнику Коха следовало держать достоинство на высоте! Действительно, железнодорожное движение военного времени было столь запутанным, что такому объяснению и не удивились. Даже вместе с ним посокрушались сложностью военного времени и помогли попасть на первый же поезд на Рим. Спешит ведь посланник. Поезд тронулся. Посланник благодарил комендантскому проводнику, приветливо помахивая ему беретом из окна вагона. Где-то в Пьяченце пересел и уже с другими документами, с другим именем добрался на рассвете в Ниццу.

Ницца! Уже только потому, что этот город родил и вырастил такого народного гиганта, как Джузеппе Гарибальди, Лужинский еще во время своих первых посещений поверил в его свободолюбивость. Искал друга — Каспара Луджино, с которым вместе боролся за испанскую революцию!

Но именно здесь, в конечном месте своего путешествия, казалось бы, в совершенно не военному порту, впервые встретил наибольшие трудности. Немного легкомысленно отнесся к конспирации.

В одно тихое утро, наконец, попал в квартиру друга, с которым отступили тогда из Испании. Ведь в знак боевого братства в Испании Станислав с тех пор и стал Лужинским. Друг Каспар должен был связать Лужинского с кем следует для выполнения его задания...

Утро было туманным. Улицы почти пусты, даже полиции не видно. Держась берега, прошел марсельский пароход с войсками, едва прорывая густую завесу утреннего тумана над морем. Еще с тех далеких дней не забыл ни калитки, ни дверей в дом. Живая изгородь отгораживала двор от уютного сада из десяти оливковых деревьев. На спокойный звонок вышла девушка на выданье, вылитая копия Анжелы. Значит, все как надо!

По-немецки обратился к девушке. Она шелохнулась испугано, покачала головой и исчезла. Пришлось сесть под живоплотом на скамье, защищенной со стороны морского бульвара кустом роз. Не было сомнения, что семья Каспара Луджино до сих пор живет здесь. Но почему так долго никто не выходит? Война!

Наконец вышла женщина в белом халате врача. Хотелось узнать в ней Анжелу, но нет, не она. Поднялся, заговорил сложной смесью из испано-французских слов, так что женщина улыбнулась.

— Я говорю по-немецки, — откликнулась. — Если вы к хозяину, то его нет.