Иван посмотрел на ехавшего рядом с ним Камала и попросил:

— Расскажи еще что-нибудь о вашей стране.

— Я расскажу тебе историю древних времен, — сказал Камал. — Когда-то в этих краях располагалось сильное и богатое государство — Бактрия. С запада пришел Искандер. Так у нас называют Александра Македонского, — пояснил журналист, — и завоевал страну. Войска Искандера шли по пустыне, а жара была такая, как сегодня. Несколько дней подряд им не попадалось ни капли воды. Наконец один из воинов по имени Зефирус нашел и принес в своем шлеме немного драгоценной влаги. Когда Искандер увидел воду, он спросил у Зефируса: «Если я выпью ее, утолю ли жажду всех моих людей или только свою?» — «Только свою, господин!» — ответил солдат. «Но если все мои люди погибнут, что я буду делать один?» И Искандер приказал вылить воду на глазах у всего войска. Мне кажется, — добавил Камал, — так же поступил бы и Аманулла-хан.

Иван улыбнулся.

— Вот видите, даже Македонский понимал, что он — пустое место без своих солдат, — сказал он. — Судьбы стран вершат не цари, а народ.

— Великие цари, как звезды на небе, — ответил Камал. — Они одинаково светят всем: и богатому, и бедному, и разбойнику, и праведнику. Такие люди, как Искандер, рождаются для того, чтобы повелевать. Кто-то ведь должен возглавить народ.

Спорить Иван не стал. Он вспомнил свои разговоры с одним из инструкторов Комендантского аэродрома, искренне верившим в царя, заботящегося о своем народе. Словами его нельзя было убедить. Только время рассеивает подобные иллюзии.

— Чему ты улыбаешься, Камал? — спросил Чучин.

— Так, вспомнил. Ты ведь знаешь, что в Кабуле уже была одна летная школа.

— Кто же там преподавал? — поинтересовался Иван.

— Некий Александр Городецкий, белоэмигрант из Термеза.

— Городецкий? — удивился Чучин. — Знакомая фамилия.

— Встречались?

— Ну… в моей судьбе он сыграл определенную роль, скажем так. Но он же не летчик.

— Не летчик, и самолет, ему был не нужен, — улыбнувшись еще шире, ответил журналист.

— То есть как не нужен? — не понял Иван. — Как же он учил летать?

— А вот так, — рассмеялся Камал. — Распустил по Кабулу слух, что прожил несколько лет в Тибете, и там буддистские монахи научили его летать без всяких аппаратов.

— И много он набрал учеников?

— Да десятка два уж наверняка. Пообещал им, что Кабул с неба увидят. Не знаю, — после небольшой паузы продолжал Камал, — на что он рассчитывал. Людям долго морочить голову трудно.

— Значит, все-таки догадались, что он жулик?

— Нет, Городецкий объявил, что обучение длительное, рассчитано на пять-шесть лет. А недавно куда-то исчез. Должно быть, испугался вашего появления в Кабуле, — слегка подхлестывая узорной камчой коня, рассказывал Камал.

Караван между тем приближался к месту своей первой стоянки — рабату Наибабад.

Рабаты, в которых караван останавливался через каждые двадцать-тридцать километров, были так похожи друг на друга, словно их лепили по одному и тому же образцу одни и те же мастера. Когда-то в средние века это были неприступные крепости, но позже, потеряв военное значение, они постепенно пришли в запустение.

Это были окруженные рвами мрачного вида четырехугольные строения с угловыми, часто полуразрушенными башнями и массивными глинобитными стенами в три-четыре метра высотой. Внизу одной из башен темнели деревянные, окованные железом двустворчатые ворота. По традиции ворота всегда выходили на восток. Внутри рабата вдоль двух противоположных стенок — двери, ведущие в комнаты для жилья — тесные и грязные, с единственным круглым зарешеченным отверстием в потолке для выхода дыма. У третьей стены были оборудованы помещения для животных.

На просторном, надежно защищенном высокими стенами дворе было тихо. Рядом с громадными весами валялись какие-то котлы, куски кожи, кошмы, железо.

Постояльцы рабата с любопытством рассматривали прибывший караван. Большой конвой из солдат королевской гвардии внушал им почтение и страх, и они не решались подойти.

— Ну что, Сергей, не устал? — осведомился Чучин у Кузнецова. — Как-никак больше двадцати километров отмахали.

— Все в порядке, — невозмутимо ответил механик. — Конь отличный. Ты ведь сам помог мне его выбрать. Прекрасный конь.

Хозяин караван-сарая, несколько суетливый, но приветливый человек, встретил отряд как нельзя более радушно. Дела у него, очевидно, шли недурно — круглое лоснящееся лицо так и сияло благодушием, узкие глазки плутовато поблескивали.

Узнав, что к нему прибыли русские, хозяин искренне обрадовался:

— У нас бывают путешественники со всего света: и купцы, и чиновники, и паломники. Я и сам достаточно поездил за свою жизнь. Люблю встречаться с новыми людьми!

Вскоре на дворе запылали костры, и запах горелого бараньего сала заполнил двор рабата. В больших медных котлах варился плов, на вертелах жарились кебабы. Хозяин старался как можно лучше принять почетных гостей, а после обеда пригласил к себе Гоппе, Чучина и Баратова и долго расспрашивал их о революции и гражданской войне, все время удивляясь и охая. Иван так и не понял, действительно ли владельца рабата интересовала так жизнь в России, или это была привычная ему манера разговора.

Ночь наступила неожиданно, как это бывает только на юге. Иван отправился спать. Красноармейцы уже отдыхали, только Кузнецов примостился на ящике около конюшни и слушал песни, которые вполголоса напевал ему под гитару Антон Старосельцев. Вокруг них сидели на земле несколько афганских солдат…

Может быть, в комнате было слишком душно, а может, переходы под палящим солнцем выбили ко всему привычного Ивана из колеи, во всяком случае, заснуть Чучину не удалось. Он встал, откинул келим, прикрывавший нишу в стене, достал глиняный кувшин и кружку, налил воды. Вода была холодная, но чуть сладковатая. Напившись, Иван поправил разостланное на ковре одеяло, и тут до его слуха донесся звук шагов. Кто-то крадучись пробирался вдоль стены. Шаги приближались.

Иван открыл дверь. У порога жался смертельно перепуганный Файзулла. Он сильно дрожал и что-то быстро-быстро говорил. Иван нехотя пошел будить переводчика.

— Ах, это вы, Усман-бек! — воскликнул Сейид Алим-хан, увидев на пороге комнаты высокого человека в охотничьем костюме. — Я уже давно жду вас. Эй, Сабир, принеси-ка для Усман-бека кальян, — крикнул он появившемуся на пороге мальчику в расшитой затейливыми узорами куртке.

Усман-бек подошел к Сейид Алим-хану и, нагнувшись до земли, прикоснулся к поле его халата. Бывший бухарский эмир полулежал на мягком персидском ковре, облокотившись на набитую хлопком подушку.

С первого же взгляда Усман-бек понял, что повелитель пребывает в прекрасном расположении духа, а когда Сейид Алим-хан был в хорошем настроении — в последнее время это случалось все реже, — он любил поговорить.

— Как прошла охота? — спросил Алим-хан. — Я жалею, что не принял в ней участие. Говорят, твой сокол творил чудеса.

— Все мое имущество и моя жизнь принадлежат вашему величеству, — скромно ответил Усман-бек и учтиво поклонился. — Буду счастлив, если вы возьмете моего сокола в подарок.

— Ну нет, — добродушно усмехнулся Алим-хан, — оставь его у себя. Я не хочу лишать тебя такого наслаждения, как соколиная охота.

Усман-бек давно привык к манере Алим-хана начинать разговор издалека и терпеливо ждал, когда хозяин дома коснется истинной цели их встречи. И не ошибся. Через несколько минут Алим-хан перешел к делу.

— Скажи, Усман-бек, как здоровье нашего друга Энвера-паши? Он тоже был с вами на соколиной охоте?

— Нет, повелитель. Генерал сейчас не интересуется охотой, — осторожно ответил гость. — Я знаю, что Энвер-паша всецело поглощен делами политическими.

— Что поделаешь, — сокрушеннее, чем следовало бы, протянул Алим-хан. — Сколько наших надежд растаяло, как мираж в пустыне, и я подозреваю, что еще многие молитвы не будут услышаны всевышним… А как англичане, не передумали дать Энверу-паше деньги и оружие?