— Нет, — заглянув в свою комнату, сказал Гоппе, — так дело не пойдет. Мы как баре какие-то жить будем, а остальным ютиться придется. Ты не станешь возражать, — обратился он к Чучину, — если мы с тобой и с Логиновым в одной комнате поселимся? Все-таки ребятам немного легче будет.

— Разумеется, — согласился Чучин, но Камал, которому он сообщил об этом решении, неожиданно горячо запротестовал.

— Нельзя! Вы гости эмира! — пояснил журналист. — Вас встретил министр двора. Вам должны повсюду оказывать почести, как генералам. Гвардейцы именуют вас дженераль-саибами. Таков наш обычай. Если им пренебрежете, обидите всех.

Гоппе молча удалился к себе, видимо, недовольный вмешательством журналиста и не очень убежденный его доводами.

Ушел и Камал. Оставшись один, Чучин оглядел свою комнатушку. Мебели никакой, за исключением железной кровати. На стенах выпуклые рисунки, сделанные алебастром. Потолок пестро раскрашен яркими желтыми и синими красками. На полу — камышовые циновки, а поверх них — полосатый палас. Единственное окно забрано решеткой, поэтому в комнатушке полумрак.

Ивану захотелось полчасика вздремнуть. Но в дверь постучали, и в комнату вошел Гоппе.

— Наконец-то ты один, — облегченно вздохнув, сказал он. — Нам с тобой надо серьезно потолковать. О чем ты с Камалом всю дорогу беседовал?

Чучин недоуменно посмотрел на него.

— Камал очень интересный человек. Он мне многое объяснил. Я ведь почти ничего не знаю об Афганистане, — откровенно признался он.

— Не нравится мне, что ты так быстро нашел себе друга, — строго произнес Гоппе.

— А что ты имеешь против Камала? — удивился Чучин.

— Да разве можно быть таким неосторожным? — возмутился Гоппе. — Первый раз его в глаза видишь, пускаешься во всякие разговоры. Нельзя же доверять каждому, у кого открытое лицо и приятные манеры. Врагов у нас слишком много, да и о Шульце не имеем мы права забывать. Вот Камал в Англии учился, а ведь ты не знаешь, чем он там занимался, с кем общался.

— Я тоже учился в Англии, — с раздражением возразил Чучин. — Что из того?

— Ты — другое дело. Ты кровью свою преданность революции доказал. Тебя мы знаем, а его нет.

— Он — сотрудник Махмуд-бека Тарзи, который выступает за дружбу с Советской Россией, — возразил Иван и взглянул прямо в осуждающие глаза Гоппе.

— Тарзи, Хабибулла, Аманулла, — небрежно махнул рукой Гоппе, — да кто во всей этой лапше разберется? Нас сюда послали не политическую обстановку выяснять, а самолеты в Кабул доставить. И мы обязаны выполнить задание любой ценой. Понимаешь?

Иван посмотрел в зарешеченное оконце. Ему на какое-то мгновение показалось, что она с Гоппе поменялись ролями. Ведь еще совсем недавно Иван подозревал всех напропалую, а теперь? Или он утратил бдительность? Нет, он тоже был за осторожность, но решительно против того, чтобы отталкивать тех, кто ищет дружбы. Иван совсем уже было собрался произнести все это вслух, но тут дверь скрипнула и открылась. В комнату заглянул незнакомый человек.

— Не помешаю? — спросил он по-русски. — Вы, кажется, уже освоились здесь?

Чучин и Гоппе выжидающе смотрели на незнакомца.

— Евгений Карпович Тегер, советский консул в Мазари-Шарифе, — представился вошедший.

— А мандат у вас есть? — на всякий случай осведомился Гоппе.

Тегер сунул руку во внутренний карман пиджака.

— Как же, с собой, — усмехнулся он и протянул свои документы. — Пришел посмотреть, как вас принимают, — объяснил Евгений Карпович цель своего визита.

— Принимают, что и говорить, отлично, по-королевски, — ответил Гоппе.

— Как генералов, — уточнил с улыбкой Чучин.

— Аманулла-хан придает очень большое значение вашей миссии, — сказал Тегер, расположившись за неимением стульев на койке, заправленной рыжим одеялом из верблюжьей шерсти. — Но я должен предупредить вас кое о чем. До сих пор все, что касалось доставки самолетов, держалось в строгом секрете. И все же известие об организации в Кабуле летной школы просочилось в близкие ко двору круги и, видно, не всех обрадовало. — Тегер поднялся и зашагал по комнате. — Я только вчера получил сообщение, что по столице поползли слухи, будто русские обманывают эмира и никаких самолетов не будет. Пока трудно сказать, что именно за этим кроется. Ясно только, что вы должны быть крайне осторожны.

Гоппе многозначительно посмотрел на Чучина. Его взгляд говорил: что, разве я не был прав? Твоя доверчивость до добра не доведет.

Визит Тегера продолжался недолго. Минут через двадцать он начал прощаться.

— Вы, наверное, устали с дороги. Вам надо как следует выспаться. Завтра отдыхайте, а послезавтра днем наместник края устраивает в вашу честь торжественный прием и обед. Утром, если хотите, я могу поводить вас по городу.

Когда Тегер и Гоппе ушли, Иван прилег и часа два проспал. А вечером он прогуливался по двору караван-сарая вместе с Камалом, несмотря на неодобрительные взгляды Гоппе. В тот вечер журналист рассказал ему историю Насруллы-хана, брата покойного эмира.

Высшие сановники Афганистана собрались во дворце. Министры, чиновники, офицеры, муллы, вожди племен ждали губернатора Кабула Амануллу-хана.

Аманулла-хан вошел в зал легко и стремительно. На нем была простая походная военная форма. Его смуглое, с правильными чертами лицо сохраняло выражение скорее суровое, нежели печальное. Придворные, застыв с почтительно склоненными головами, благоговейно смотрели на человека, который еще при жизни Хабибуллы-хана стоял в глазах своих приверженцев выше эмира, потому что на него они возлагали все свои надежды. Теперь наступил решающий момент. Каждый понимал — от действий, которые совершит сейчас Аманулла-хан, зависит будущее страны.

Губернатор прошел на середину зала. Один из сановников шагнул ему навстречу.

— Аманулла-хан должен знать, как искренне все мы сочувствуем постигшему его горю. И, что бы ни предпринял сейчас Аманулла-хан, мы будем с ним и поддержим его.

Другие придворные поспешили подтвердить эти слова, но Аманулла-хан остановил их:

— Я благодарен за сочувствие, но сейчас не время для печалей и горестей. Мы должны смыть кровь вероломно и беспричинно убитого Хабибуллы-хана. Лишь после этого мы получим право горевать. Я собрал вас для того, чтобы обсудить, как нам действовать дальше.

Губернатор говорил громко и отчетливо.

— Я получил фирман от Насруллы-хана. Он провозгласил себя эмиром и требует, чтобы я привел к присяге правительство, войска и население Кабула.

Глубокое молчание воцарилось в зале.

— Я хочу знать ваше мнение: должен ли я следовать указу Насруллы-хана? — продолжал губернатор. Придворные молчали.

Аманулла-хан обвел глазами присутствующих.

— Убитый, — твердо сказал он, — был не только моим, но и вашим отцом. Я лично не могу считать Насруллу-хана совершенно неповинным в убийстве, а потому не могу быть его сторонником.

Глухой ропот прокатился по залу.

— Убийство было совершено чуть ли не в присутствии всей свиты эмира. Удивительно, что убийц не изловили. Куда смотрели триста человек? Следствия, по существу, не велось. Все это наводит на печальные мысли. От подозрения здесь уже совсем недалеко и до прямого обвинения. Я, — продолжал Аманулла-хан ровным и твердым голосом, — не успокоюсь, пока убийцы не будут найдены.

Аманулла-хан снова обвел глазами придворных.

— Каждый, — заявил он, — должен честно и справедливо решить сам, может ли Насрулла-хан быть эмиром. И пусть каждый будет свободен в своем выборе. Я никого неволить не стану. Тем, кто последует за мной, буду признателен. Те, кто со мной не согласен, пусть поступают так, как велит им совесть.

И опять в зале воцарилось молчание. Слышно было лишь монотонное гудение гигантских электрических вееров-вентиляторов. Никто не решался высказаться первым. Наконец седобородый мулла с пергаментным лицом торжественно выступил вперед и, откашлявшись, начал говорить мягким вкрадчивым голосом: