Для Дакии и Паннонии известно о профессии врача, художника и скульптора. Так, женская статуя из белого мрамора, происходящая из Сармизегетузы, имела надпись: Cla(udius) Saturnin (us) sculpsit (CIL, III, 1412 = IDR, Ш/2, № 15). Некий Местрий Мартин, художник (pic-tor) на свои средства построил небольшое святилище в Апуле (CIL, III, 1905). В надписи IV в. из Саварии упомянуты два странствующих художника — Лаунион и Секундин, которым поставила надгробие христианская община [menioriarn pictoribus duobis(!) pelegrinis], именующая себя братьями (CIL, III, 4222). Судя по именам, эти художники были или отпущенниками, или лицами перегринского права, но не исключено, что и римскими гражданами, так как начиная со второй половины III в. исчезает обычай указывать в надписях родовое имя. А так как еще ранее стали опускать praenomen, то в IV в. от тройного римского имени остается только прозвище — cognomen. Дольше всего родовые имена оставались в употреблении у знати.
О профессии врача сообщают несколько надписей. Из Дробеты (совр. Дробета-Турну Северин) известен Марк Валерий Лонгин. Будучи военным врачом VII Клавдиева легиона, стоявшего в Верхней Мезии, он удостоился инсигний декуриона в Дакии, в Дробете (CIL, III, 14216). Или этот военный врач был одновременно и врачом в муниципии и, следовательно, лечил также гражданское население, или он был привлечен администрацией провинции на борьбу с какой-то эпидемией, которая коснулась и Дробеты, где Марк Валерий Лонгин мог отличиться и где ему были дарованы знаки отличия декуриона. При храме Асклепия в Апуле, который был патроном и покровителем этого города, существовала, очевидно, лечебница, где практиковали врачи, в том числе врачи-окулисты. Некто Гай Юлий Фронтониан поставил алтарь Асклепию за возвращение ему зрения (CIL, III, 1079). Некоторые врачи этой лечебницы были рабского происхождения, как Септимий Асклепий Гермес, отпущенник храма Асклепия (libertus numini Aesculapi) (CIL, III, 987). Практиковавший в канабе Карнунта врач Евкрат был рабом врача (ше-dici servus), как в прошлом и его господин Луций Юлий Ефем, также бывший врачом[277]. Врачи Гай Помпей Карп, уроженец Сирии, и Гай Юлий Филетион, уроженец Африки, были отпущеннического происхождения (CIL, III, 3583).
Насколько значительной могла быть в провинциальных городах прослойка граждан, занятых в интеллигентных профессиях, неизвестно. Но она существовала постоянно, так как в Поздней империи была даже расширена сама категория таких профессий. В рескрипте Констанция от 333 г. предписывалось освобождать врачей, грамматиков, а также преподавателей других наук (et professores alios litterarum) от городских и государственных повинностей; им гарантировалось также право на получение платы за обучение[278]. Простые школьные учителя грамматики не были представителями «свободных искусств», так как и квалификация их была много ниже, и происходили они нередко из отпущенников и даже рабов. Занятие грамматика, который учил только грамоте и латинскому языку, считалось не искусством (ars), а ремеслом (artificium). Два таких школьных грамматика могли образовать товарищество (societas) с целью обучения детей. Доход, который могла принести их профессия, должен был быть в этом случае у них общим (Dig., 16, 2, 71). Плата такому грамматику за обучение одного ученика определена в эдикте Диоклетиана в 200 денариев в месяц; плата ритору, который был представителем «свободных искусств», была вдвое большей. Для I в. из сочинений Ювенала известно, что в Риме учитель получал за год столько же, сколько любимец толпы в цирке за день (Sat., VII, 242–243).
Провинциальные города имели общественные и частные начальные школы, где приобретались основы латинской грамотности. В таких школах дети получали элементарные знания по геометрии и арифметике, изучали латинский язык и заучивали наизусть некоторые наиболее известные произведения римских и греческих авторов. Такое школьное образование заканчивалось к 12–13 годам. То, что известно о начальной школе для Рима, несомненно, характеризовало и начальную школу в провинциях[279]. Состав учеников в школах и в этническом, и в социальном отношении мог быть довольно пестрым. В начальные школы ходили и дети отпущенников, и дети военных, и дети декурионов, если только декурионы не хотели дать своим детям лучшего образования и не посылали их потом на учебу в высшие риторские школы.
Из Лукиана известно, что в римской школе учили музыке, счету и грамоте: «…затем они учат изречения мудрецов и рассказы о древних подвигах и полезные мысли, изложенные в стихотворных размерах, чтобы они лучше запоминали их»[280]. Заучивались наизусть произведения и древних, и современных авторов. Как писал Персии, «диктуют тебя целой сотне кудрявых мальчишек…» (Sat., I, 29)[281]. В школах читали Менандра, Горация, Вергилия (Juv. Sat., VII, 226–227), а также исторические сочинения[282]. Большое место отводилось патриотическим сюжетам из римской истории. Излюбленной темой декламаций был Ганнибал («Безумец, ступай через Альпы, чтобы ребят восхищать и стать декламации темой». — Juv. Sat., VII, 159–165; Χ, 166–167). Римская школа всячески развивала память ученика, требуя от него заучивания многих поэтических текстов, особенно Гомера. Ювенал сказал об этом весьма выразительно: «Ибо учителя долг — языком в совершенстве владея, помнить историю всю и авторов литературных знать как свои пять пальцев; и ежели спросят хоть по дороге в купальню иль в баню, кто у Анхиза мамкой была, как мачеху звать Анхемола, откуда родом она, скажи, да сколько лет было Ацесту, сколько мехов сицилийских вин подарил он фригийцам» (Sat., VII, 230–238)[283].
Это находит подтверждение в греческой надписи на фрагменте черепицы из Ромулы в Дакии (совр. Решка), где учитель задает детям выучить по Гомеру порядок событий Троянской войны (IDR, II, № 390). Из Паннонии известна черепица с латинской курсивной стихотворной надписью, представляющей собой одновременно пример школьного назидания: «старцу подобает всегда быть строгим, ученику — всегда хорошо учиться» (CIL, III, p. 962, № 2).
В школах Дакии и Паннонии, как и во всей империи, писали на навощеных табличках, что было обычно для всей греко-римской письменной практики. На надгробных рельефах из Дакии изображены дети с четырехугольными пеналами в руках (для ношения навощеных табличек), а также с острыми палочками (стилем) для письма. На таких навощеных табличках (tabulae ceratae) или навощеных дощечках (pugillares) ученики писали палочкой, заглаживая написанное тупым ее концом. Лукиан говорил о том, как он соскабливал воск с таких табличек и лепил из него фигурки людей и животных, за что его часто наказывали учителя (Biograph., 1).
Римская школа знала свою систему наказаний (Mart., IX, 68, 1–4) и поощрений (Horat. Sat., I, 1, 24–25). В римской и, соответственно, в провинциальной школе, как бы мы сказали теперь, были и классные собрания, и выпускные вечера, где ученики выступали с чтением стихов: «Помню, как мальчиком я глаза натирал себе маслом, коль не хотел повторять предсмертных высокопарных слов Катона, в восторг приводя учителя-дурня, чтобы, потея, отец их слушал в школе с друзьями (Pers. Sat., III, 44–47)[284]. Существовали и учебники для школ, состоявшие из подборок речей ораторов и риторов («И от досады порвешь весь учебник речей Феодора» — Juv. Sat., VII, 177).
Произведения греческих и римских поэтов, несомненно, достигали провинций. Небольших размеров книжечки с тонкими пергаментными листочками в кожаных переплетах («В кожаных малых листках теснится Ливии огромный, он, кто в читальне моей весь поместиться не мог» — Mart., XIII, 190)[285], содержавшие сочинения Гомера, Вергилия, Цицерона, Овидия, Тита Ливия, продавались и в провинциальных городах, где, как и в Риме, дверные косяки книжных лавок могли быть увешаны объявлениями о книжных новинках (Mart., I, 117, 10–17). Так, Марциала читали на Дунае и даже в далекой Британии: «Нет, и в морозном краю у гетов, под знаменем Марса, книжку мусолит мою центурион боевой. Наши стихи, говорят, напевают в Британии даже» (XI, 3, 3–5)[286].
