В латинских романах по-своему переосмыслялся жанр симпосиона, или застольных бесед, традиционный для греческой литературы классического периода и эпохи эллинизма, который предполагал диалоги на высокие морально-философские темы (классический пример тому — «Пир» Платона). У Петрония и Апулея темы застольных бесед не только заземлены — здесь откровенно подчеркивается вера слушателей в информацию необычного рода: в рассказы «очевидцев» о ведьмах и оборотнях, колдунах и прочие поражающие воображение истории.
Тяга ко всему необычному, свойственная умонастроениям населения Римской империи, в полной мере нашла свое отражение в романе Апулея.
Апулей, уроженец города Мадавра в римской провинции Африка, был современником Лукиана, платоником, автором сочинений по естественной истории (не сохранились) и философии («Об учении Платона», «О демоне Сократа» и др.). В своей «Апологии» Апулей открыто признавался в том, что посвящен во многие мистерии. Славе колдуна и мага Апулей обязан прежде всего написанному им на латинском языке роману «Метаморфозы», более известному под названием «Золотой осел». В романе говорится о злоключениях молодого человека но имени Луций. Движимый любознательностью и страстью ко всему необычному, он спешит проверить на себе действие волшебной мази, с помощью которой колдунья Памфила на его глазах превратилась в сову. Но из-за оплошности своей любовницы, служанки Фотиды, Луций волею случая превращается не в птицу, а в осла. Чтобы вновь стать человеком, Луцию достаточно отведать лепестков свежих роз, однако в ту же ночь напавшие на дом разбойники похищают осла вместе с остальным имуществом. Проходит около года, прежде чем Луцию, претерпевшему многочисленные лишения у разных хозяев, удается попробовать лепестки роз из рук жреца Исиды и вновь обрести человеческий облик.
Источником для романа послужила греческая повесть «Лукий, или Осел» неизвестного автора, рассказывавшая об удивительных похождениях некоего Лукия в образе осла. Апулей переработал эту «греческую басню на милетский манер» и расцветил основной сюжет романа вставными новеллами и эпизодами, большая часть которых посвящена магической тематике, будь то рассказ Аристомена о том, как ведьма-кабатчица Мероя зарезала ночью своего сожителя Сократа, вложив ему вместо сердца губку, или полный суеверного ужаса рассказ Телефрона о том, как, нанявшись сторожить покойника, он лишился собственных ушей и носа, потому что ведьма перепутала его с усопшим, или повествование о меняющем свой облик драконе, пожирающем незадачливых путников. Однако заключительная, XI книга, в которой говорится о чудесном обратном превращении Луция, отличается от предыдущих книг романа. Все происшедшее с Луцием и призванное позабавить читателя, истолковывается в XI, «серьезной» книге в свете религиозно-философской концепции, связанной с мистериями Исиды. После посвящения Луция в мистерии Исиды его жизнь, представлявшая собой до этого цепь злоключений, оказывается под покровительством божества.
В романе нашли отражение многочисленные черты современной Апулею действительности, преломленные то в комическо-бытовом плане, как, например, эротические истории, то в возвышенно-благородном — например, новелла о смерти трех сыновей, вступившихся за притесняемого богачом бедняка-землевладельца (IX, 33–38). Личина осла дала возможности Луцию столкнуться с представителями различных слоев римского общества, а Апулею — сатирически изобразить этих представителей. Отзвук очень популярных во II в. речей риторов и декламаторов слышен и в романе Апулея с той лишь разницей, что в романе пародируется, Доводится порой до абсурда манера риторов витиевато распространяться о простом. Тем большим успехом должна была пользоваться у читателей эта манера автора, так как читатели имели возможность непосредственно сталкиваться с образцами речей, которые пародировались Апулеем.
Среди новелл романа особое место занимает получившая широкую известность в мировой литературе сказка об Амуре и Психее, фантастическая история о любви сына Венеры и земной девушки. В сказке, напоминающей по сюжету греческий роман, говорится о браке юной красавицы с таинственным мужем, который навещает ее по ночам и запрещает смотреть на себя при свете дня, о том, как затем коварные сестры подговаривают ее нарушить запрет мужа, после чего тот исчезает, о долгих и мучительных поисках пропавшего супруга, оказавшегося прекрасным юношей, и наконец, о счастливом их бракосочетании на небесах.
Несмотря на общую возвышенную интонацию, сказку пронизывает мягкий юмор. Так, Юпитер сетует на то, что из-за Амура ему не раз приходилось нарушать Юлиев закон о прелюбодеянии, а обращение к совету богов он начинает словами «Отцы-сенаторы!». Венера всеми силами противится браку сына с земной девушкой и при этом ссылается на пункты римского права.
Герой «Метаморфоз» в самом начале заявляет, что «едет по делам в Фессалию», но никаких дел от него читатель так и не дождется. Еще до того, как он превращается в осла, целыми днями, «как праздный бездельник», слоняется он по городу в поисках приключений, связанных с магическими превращениями: «И вообще-то я человек беспокойный и неумеренно жадный до всего редкостного и удивительного, а теперь при мысли, что я нахожусь в сердце Фессалии, единогласно прославленной во всем мире как родина магического искусства… я с любопытством оглядывал все вокруг, возбужденный желанием, связанным с нетерпением» (II, 1). Собственно, трудиться Луций начинает, превратившись в осла, и, что называется, на собственной шкуре испытывает и рабский труд, вращая вместе с четырьмя рабами жернова мельницы, и крестьянские заботы, которые он делит с бедным земледельцем, перевозя тяжелые камни с поля. Апулей вводит читателя в гущу повседневных забот маленьких людей, нелегким трудом добывающих средства для жизни, среди которых свободные и рабы, крестьяне и мелкий городской люд — ремесленники, кабатчики, мельники, торговцы, а также люди сомнительных занятий — сводники, авантюристы, разбойники. По сравнению с греческими романами латинские романы Апулея и Петрония гораздо полнее отражают повседневную действительность, мелкие бытовые подробности и социальные отношения периода Ранней империи.
Достаточно подробно исследованы литературоведческие аспекты античного романа (вопрос о происхождении, жанровая специфика)[108]. Вместе с тем почти не уделялось внимания тому, как романы воспринимались в римском обществе периода Империи и как они были связаны с породившей их эпохой и идеологией. Значительное число папирусных текстов, дошедших до нас, и еще большее число сохранившихся фрагментов позволяют с уверенностью говорить о широком распространении греческих романов в период Империи и об огромной популярности этой литературы в низших и средних слоях не только грекоязычных городов восточных провинций, но и в Италии. Это дает основание рассматривать греческие романы как источник, позволяющий судить о мировоззрении и общественной психологии социальных низов Римской империи.
На возможность использования романов в качестве источника для выявления идеологии и социальной психологии различных слоев римского общества периода Империи указывал И. И. Толстой в статье, посвященной роману Харитона[109]. И. И. Толстой отмечает, что, несмотря на условный характер героев и ситуаций греческих романов, переживания персонажей находили отклик в сердцах широких читателей, на которых в основном и были рассчитаны романы. И. И. Толстой пишет, что в низовых слоях герои греческого романа и связанный с ним комплекс представлений, этических норм воспринимались иначе, чем в высших слоях. Материал романов, таким образом, позволяет определить, что волновало преимущественно читателя из низовых и средних слоев: особый интерес должны были вызывать у него не умозрительные и абстрактные представления, а вопросы морали, связанные с практическими заботами и повседневными нуждами. И. И. Толстой подчеркивает, что историческая важность античного романа заключается в том, что на этом источнике прослеживаются изменения в сознании различных, и прежде всего низовых, слоев Римской империи, отобразившаяся в романе идеология и настроения, идущие вразрез с традиционными для античного общества принципами, новое воззрение на человека, согласно которому моральная ценность личности не зависит от ее социального статуса.
