Задумался ли он хоть на минуту тогда, в жаркий день на улицах Киева, куда ушла накануне, из-за стола у Ксаны, та, которая приехала в Киев не к нему, а к другому? Не забудь другой взять с собой ключ от входной двери, вполне могло статься, и это вернее всего, Фира, уже не любя, подчинилась бы чувству «долга». От Яши она бы и не подумала скрыть это, если бы только встретила его, хотя, ничто в жизни не повторяется в точности. Она ведь его полюбила. При своем «долге» она бы все равно не осталась. Уехала бы, и их дороги, ее и Яши, наверно, никогда бы не скрестились. Правда, Яша как-то сказал, что нашел бы ее даже на Марсе. Да, если бы по воле судьбы она в ту ночь стала женой Вити Голубкина, разве не привел бы ее Яша к себе домой, разве это помешало бы ему показаться с ней перед отцом и матерью?

Часы на станции отсчитали шесть ударов. И вместе с последним ударом в глубине замызганного зальца открылось окошко кассы, блеснув изнутри неожиданно ярким светом. Чудом появившаяся откуда-то кассирша сунула Фире билет в сопровождении двух слов: «Четыре минуты».

Из обратной поездки в Москву у Фиры в памяти не сохранилось ровно ничего. И в поезде, и в трамвае, и по дороге от трамвая до дома одно только слово вертелось в голове — «Яша». Только в тот момент, когда она очутилась у входа в дом, взбунтовался в ней трезвый рассудок. С каким лицом она войдет к себе в комнату? Как она покажется на глаза Яше? Она ведь сбежала. Дала ему свободу. Выходит, передумала. Решила прибрать его к рукам. Он ее муж, и право на ее стороне, а не на стороне той, невесть откуда взявшейся. Остается только подать жалобу на Яшу в домоуправление, что ли, или еще куда… За охотниками лезть в чужую душу дело не станет. Вот они и пристыдят ее неверного мужа, заставят его любить законную жену, нечего, мол, заглядываться на чужих. Что еще может означать возвращение Фиры? Как его можно истолковать иначе? Тривиальность представившейся ей ситуации заставила Фиру вздрогнуть. Она постояла в коридоре, не решаясь переступить порога собственной комнаты. Ну, допустим, так Яша о ней никогда не подумает, чепуха это. Но что она рассчитывает на жалость — поверит. Эта мысль отозвалась в ней обидой и болью. Но Яша… Навряд ли он совсем уже здоров, конечно нет. Обида и боль сменились тревогой.

Скрипнула дверь. В коридор выглянула из своей комнаты соседка. Она как-то странно посмотрела на Фиру, будто не узнав ее, и ретировалась к себе, бесшумно прикрыв за собой дверь. Тут только Фира обратила внимание, что на ее собственной двери нет замка. А ведь Яша к этому времени уже давно должен быть в институте. Дверь оказалась даже неплотно закрытой. Она легко поддалась Фириной руке и неожиданно широко распахнулась. Согнувшись над ящиком стола, в котором Яша хранил письма и всякие другие бумаги, стояла совсем юная девушка. Когда дверь в комнату отворилась, она не вздрогнула в испуге, не пыталась скрыть, что только что рылась в чужом ящике, что-то там искала. Не отнимая рук от ящика, она поверх своего слегка согнутого плеча искоса глянула на Фиру. Тут же выпрямилась и полностью повернула к ней лицо. Удивительно красивое. И это прекрасное лицо было заплакано.

С минуту Фира и незнакомая девушка смотрели друг на друга. Потом та сказала:

— Это я. — Представившись таким странным образом, она, переждав немного, добавила: — Он разрешил мне взять обратно мои письма.

Девушка тихо всхлипнула. Но и не подумала закрыть лицо руками или хотя бы отвести взгляд.

— Я бы узнала вас даже на улице. Он вас называет «Моя золотая». — Девушка снова всхлипнула, глядя на Фиру в упор своими черными глазами, словно надеясь найти у нее понимание и сочувствие своему горю.

Фира спросила почти шепотом:

— Где он?

— Я отвезла его в больницу. Кровохарканье открылось. В шесть утра постучал в стену соседке, просил вызвать меня. Я явилась в одно время со «Скорой». Ему лучше, — заверила она Фиру. — Я только оттуда. — Крупные светлые слезы, словно капли росы, покатились по ее щекам.

— Мне он что-нибудь просил передать? — спросила Фира, сама пугаясь тихости своего голоса.

— Да, — ответила девушка просто. — Он сказал, что, если вы к нему не вернетесь, он умрет.

Не так-то легко было пробиться к Яше в палату. Бумажка, наклеенная прямо на закрытое окошко справочной, не оставляла сомнения в том, что только завтра она сможет его увидеть. Но до завтра еще далеко. Ей нужно видеть Яшу сейчас, сию минуту. Не может ей помешать эта никчемная бумажка пройти к Яше. «Мужской корпус», «женский корпус», «по четным», «нечетным», «С… утра», «до …вечера» — какие всё ненужные слова. Они с необыкновенной легкостью отскакивали от сознания Фиры, вернее, не проникали в него. Бумажка говорила ей только одно: она не увидит сегодня Яшу. Но как это возможно? Не рассчитав силы, она постучала в справочную. Окошечко, словно ахнув от удивления, сразу отозвалось на слишком громкий стук. Откинувшись куда-то внутрь, дверца убрала с собой и постылую бумажку. Седая женская голова пыталась в чем-то убедить Фиру. Но Фира ее не слушала, а сама забросала ее словами. В подтверждение своих слов она все совала в окошко справочной сохранившийся у нее железнодорожный билет — вот смотрите, только с поезда. И до чего же умная была эта седая голова за окошечком, а может, сердце там было умное — она выписала Фире пропуск. Не обратив внимания на открытый лифт, не заметив женщину в белом халате, поджидавшую ее, чтобы вместе подняться, Фира пешком взлетела на шестой этаж и сразу нарвалась в коридоре на молодого врача.

— К Аптекареву? Совершенно исключено, — сказал врач. — Больной нуждается в покое. Достаточно того, что я сестру к нему пустил. И то взял на себя…

Несмотря на отчаяние и отрешенность от всякой реальности, не имеющей прямого отношения к болезни Яши, до Фиры все же дошло, что пропуск показывать не стоит. Нельзя подводить седую голову. Она-то уж определенно «взяла на себя»… Но уходить Фира не собиралась. На худой конец, она бы даже решилась преподнести молодому доктору «если вы к нему не вернетесь»… Тот неожиданно полюбопытствовал: «Чья это сестра была здесь — его или ваша?» Строгий доктор, только что бросивший свое «исключено», прямо на глазах превратился просто в молодого мужчину, которому были не безразличны чужие сердечные дела.

— И его, и моя. Да, да, сестра обоих, — зло бросила Фира и, словно это был неодушевленный предмет, проскочила мимо любопытного доктора.

Оторопев, он крикнул ей вслед:

— Не больше пяти минут.

В палату Фира вошла спокойным шагом, без малейшего следа волнения на лице. Она заговорила так, будто они с Яшей и не разлучались: ей, мол, удалось только что перекинуться несколькими словами с доктором: «молодой такой, — Фира улыбнулась, — весь из себя красивый, глазами сверкает…». У Фиры хватило сил показать, как доктор сверкает глазами. Так вот, этот красавец сказал ей, что опасности нет никакой. Да она и сама видит… Просто не верится, что с ним, с Яшей, сегодня утром случилось что-то неладное. И пусть он забудет ради всего святого о ее записке и о том, что ока собиралась уехать. По ее глупому разумению выходило, что так надо. Но вот же, вернулась. Едва успела несколько станций проехать, как опомнилась. Хотя это было сущей правдой, Фира сказала как бы в шутку: «Здесь труба сыграла свою роль. Вспомнила, что надо переложить трубу, вот и вернулась. Нельзя же нам с тобой без печки зимовать», — заключила она серьезно, самым обыденным тоном. Яша протянул к ней руку. Поглаживая его сухие горячие пальцы, Фира спокойно, ровным голосом сообщила ему, что «письма уже забрали». Она бы охотно назвала по имени ту, которую застала в своей комнате склоненной над одним из ящиков ее с Яшей стола. Но… «это я» — вот все, что Фира знала о ней. Как мало и как много…

Усилием воли Фира отогнала от себя мысль о девушке. О письмах, однако, надо было сказать Яше, хотя при упоминании о них по его лицу прошла тень. Была ли это жалость или раскаяние? И кого ему жалко? В чем он раскаивается? Пусть это останется при нем. Жалость, однако, перехлестнулась через край. К своему глубокому удивлению, Фира почувствовала, как она хлынула от Яши к ней. Жалость к нему, к себе, к той, совсем еще юной, которая сегодня утром достойно и с удивительным мужеством смотрела горю прямо в глаза. А родители… Как у нее рука подымется написать им, что Яша болен.