Так вот, с утра мужики размялись, две фуры мокрого ясеня на платформу сложили, сидят в столярке, обедают. Михалыч, рязанский спецназ, с Димычем домино стукают об стол, Васька с банки котлеты хавает, я кофе пью — на улице жара нереальная, лето, йолы-палы. Тут, не успели расслабиться, прикатывает какой то прыщь задристаный в галстуке:

— меня Глеб Егорыч заслал, надо ехать в транспортную прокуратуру двери ставить. А ну быстренько, пролетариат, поднялись и поскакали в город изделия приколачивать.

— слушай, засланец, — Михалыч молвит, — ты че ослеп? У людей обеденный перерыв, сука, тебя не учили по уставу докладывать, сопля в пиджаке?.

Тот надулся:

— Я — помощник прокурора Константин Романович, попрошу не грубить.

— Ну, — говорю, — если ты помощник, то вон бери сундуки с инструментом и в синий бусик складывай, помогай, сам напросился.

Михалыч злой после вчерашнего, просто атас, он на похоронах вчера нажрался в зю-зю и поутру хотел с нычки похмелиться, а жена отследила движения и лекарство его конфисковала, вот он сидит и план ужасной мести в башке складывает. А тут, бл…, еще выползок какой то из жопы Глеба Егорыча. Да, а Глеб Егорыч — это главный линейный прокурор, кстати, мужик правильный, афган прошел и уважение к мастерам имеет. Наши ему чето дома с дерева слепили, так он теперь решил притон прокурорский тоже облагородить. Короче, сдриснул этот пафосный ушлепок на улицу, ждет, пока народ трудовой аккамуляторы зарядит. Мужики по станиславскому паузу выдержали и пошли инструмент в бус грузить, злые, матюкаются: жара шо пипец, так еще надо в железной консерве куда то трястись. Этот глист зеленый в тенечке спрятался, наблюдает, тварь.

— А где тут у вас кондишен включается, — спрашивает.

— Там же где и подушки безопасности, — отвечает Димыч, он водила у нас. — Прыгай в кабину Михалычу на колени, дохляк, будешь дорогу показывать.

— Это я с виду тощий, говорит, а так я жилистый и даже местами слегка накачанный, и вообще, мышцы — это херня, я могу любового шварца завалить, я давно искусство крав-мага практикую, все болевые точки на теле изучил, могу пальцем человека убить.

— Во, бля, тебе голову напекло, Константин, какого такого ты мага практикуешь? Надо Егорычу сказать пущай тебя у дурколога проверит, опасно такого помощника иметь, сука, ткнет пальцем и хана, крути пельмени, мать родная.

— Дураки вы, — обиделся, — книг не читате, борьба есть такая, да чего вам объяснять, то показывать надо…

Подъехали к жэдэпереезду, шлагбаум перед носом закрылся, сидим в бусе как в микроволновке, наслаждаемся знойным полуднем, тут спереди с авдюхи Патефон выскакивает, жулик наш авторитетный. Загорелый бычара, накачанный, в одних шортах:

— Здоров, пацаны, вы то мне и нужны, надо мне мою биту воспроизвести по новой, ту, кучерявую менты забрали, курвы.

— Ты гонишь, Патефоныч, у тебя нереально чето забрать, тем более менты, они ж от тебя сами по кустам прячутся.

— Та не наши, крымские гайцы копченые, они с калашами, мудилы, но дробовик я отбил, бумаги есть, а биту изъяли, суки, типа, ударно-дробящее. Я ведь на море свою паранджу повез, объясняю этим баранам островным, мол, как я на пляже без ствола буду ей тело охранять? Не сосут тему, бл…, попадись мне щас какой мусоренок взял бы за ноги и в стороны дернул, козлика…Бля, шо за вонь у вас, — носом крутит, — …ладно, щас деревяху принесу. Я у тещи ее оторвал, до сих пор дуется, мамина мама, млять.

Патефон к машине пошел, в багажнике ковыряется только ноги волосатые торчат, а я гляжу прокурорыш наш транспортный чего то в Михалыча вжался, побледнел,

— Тебя что, укачало, Константин? смотри не блевани на торпеду.

— Та не мужики, просто морда этого астероида знакомая очень, …вроде, в розыске он у нас… Точно, наши следаки за ним уже полгода почву нюхают.

— Бля, Константин Романович, ты вынул щасливый билет! Чеши ловить скоренько, пока не отпетлял злодей, покажи налогоплательщикам, что ты не зря свой хлеб с икрой жрешь. И вообще, ты ж, гад, впаривал нам про пальцы свои волшебные и болевые точки. Время мастерство демонстрировать. Я уже дохера точек на Патефоне усмотрел, иди йопни его пальцем в висок или кадык вырви — тебе медаль дадут.

Тут Патефон деревяху притащил, красивая зараза, какая то полосатая вся:

— Вот теща столик имела африканской породы, а я его на донорские органы расчекрыжил. Оп-па! Михалыч, ты че, ориентацию поменял, жена знает про твои эксперименты? Шо за петушок сыкливый на тебе греется? Не мусорок, часом?

— Да не, — говорю я за Михалыча, — это к нему племяш из города приехал от игровой зависимости лечиться. Обдолбился в "Готику", теперь думает, что он кровавый маг и всех может одним мизинцем убить. Шизофрения в последней стадии, так что держи дистанцию.

— А-а, ну тогда лечите парня, чао!

Короче, паровоз пропустили, трясемся дальше,

— Мужики, че то дохлятиной воняет, Константин, ты что ли газы пустил?

— А я не чувствую ничего, — Димыч говорит, — у меня насморк.

— Надо водкой лечиться, — мрачно Михалыч изрек.

— А ты кого, Михалыч, вчера так хоронил, что ужрался в дупло.

— Та, бл…, кореша старого, точнее козла одного.

— Не понял! Кореша или козла? А ну подробности в студию.

— Да тут такая бодяга получилась, пацаны, шо просто финиш. Был у меня корефан армейский Шони, мы еще в восьмидесятых в Рязанке служили, потом дембельнулись и как то его жизнь на обочину сразу киданула, с женой развелся, забухал, по зонам пошел и так добродил до полного отмирания тканей всего организма. А так как он служивый, положили его в морг Львовского военного госпиталя. Тетя Клава, мамка его, уведомление получила и все, хочу, говорит, у нас похоронить, везите тело со Львова сюда и звиздец. Причем, давно ослепла уже старуха, сына лет двадцать не видела, хоть пощупаю, говорит. А как везти, это ж не ведро яблок, труп, жара, вонища. Пофартило только, что у них там какой то полкан пограничный тоже в госпитале кони двинул и наши погранцы спаковали его через перевал в Чоп с почестями хоронить. Ну, заодно корешка моего Шони завернули. По пути скинули покойничка нашего и погнали солдатики в Чоп. Ну, бабы его, Шандора, умыли, переодели, на стол положили и по ритуалу, отпевают с попами вместе. Тетя Клава у ног рыдает, соседи собрались, причитают, вспоминают, какой Шони был хороший, отзывчивый, идут, прощаются по очереди. Я тоже подошел к дружбану старому, слезы-сопли текут, наклонился поцеловать его в последний раз, смотрю — че то не то. У Шония только одно ухо было, он второе сразу после Рязанки потерял, то ли оторвали, то ли отстрелили, не помню, но факт, что уха не было, у него еще погоняло было Ван Гог. А это ни хера не Ван Гог — с двумя ушами козлина какой то. Звоним погранцам в Чоп, мол, у вашего жмурика сколько ушей было, — а фиг его знает, мы че будем уши считать, похоронили с почестями на военном кладбище и кранты, откапывать не будем. Патовая ситуация, нахер, салют стрельнул, фанфары продудели, аминь. Старушка в истерике, верните Шония, а хер его вернешь, вояки не идут на обмен, давай, говорю, этому ухо отфигачим, хоть не Ван Гог, но похож будет, ножик достал, но, бля, мужики оттащили, типа надругательство. Короче, закопали этого полкана вместо кореша, а Шони-алкаш теперь на Алее Славы возлежит промеж генералов. Вот такая рокировка, пацаны, хер проссыш теперь куда венки носить…

До прокурорского логова доехали без приключений, только гайцы достеблись, мол, почему школьник на руках, но Константин им какую то бумажку показал, что он не школьник, а помощник транспортного прокурора. Отбились, короче. Прикатили в эту контору, а там на входе секюрити торчит, нас увидал, задергался, хули, четыре моджахеда небритых в камуфляже завалились, железом обвешаны, у Васьки "стерх", "оборотень" и финка на поясе, у Михалыча топор в руках, охрана в бронике не знает за что хвататься, за телефон или за пистолет. Созвон-перезвон, пропустил, тварь.