Из автобуса толпа туристов выпала и сразу к нам, че то по румынски лопочут, улыбаются, камеры повынимали. Славик рычит, с носа сопли текут: — Покалечу, нах…, самоубийцы, руки-ноги переламаю, твари!!!

Даже раз так взвизгнул, что румыны в ладоши захлопали. Одна мадам от толпы отделилалась, к Славику подлезла, позирует мужу. Фоток нащелкали и десять евро дают.

— Во бля, нехилое начало, — радуюсь.

— На похороны себе оставь, — Славик сквозь зубы цедит.

— Ладно, пацаны, пошутили и хватит, иди Димка, выпускай быка на волю… хотя, стой, вон немцы идут. Хули думать, подсекай, пока клюет.

Толстый немец привел двух телок белых, сиськи восьмой номер, похожи как две капли воды, видать сестры. Как принялись Славику харю с двух сторон дынями своими зажимать, а немец счастливый только щелкает. Лишь бы не задушили, думаю, день только начался, жалко терять такого артиста. Фотосессию закончили, двадцать евро дают. Поперло, мужики!

Только хотели Славика освобождать, приперся Евгений Яношович, куратор фестиваля:

— Ну как тут у Вас ребята, все в порядке? Вижу возле Вас людей много, наверное, что то интересное придумали.

— Да вот, Евгений Яношович, демонстрируем средневековые методы воспитания преступника. Он, по легенде двести золотых луидоров кузнецу задолжал, Будет стоять пока родственники не выкупят.

— А че это он у вас злой такой? Веселее надо быть, праздник все таки.

— Так это артист специально нанятый, всю ночь перед зеркалом репетирорвал, тексты учил. Макияж себе даже сделал, все по взрослому.

— Бля-я-я…., вырвусь, порву нах…, шакалы!

— А вот матерные слова надо из текста убрать, — говорит, — телевидение снимает.

Отвалил куратор, а сзади уже очередь собралась — всем хочется такую картинку на память иметь. Одна мадьярка в кожаных шортах пробилась, плетку вынимает, видать только купила, Славику в зубы вставила, позирует. Тот выплюнуть не может, мычит че то. Я еще фломастером ему на лбу "SLAVE" написал. Венгерка пятьдесят евро в руку сует и на славкину задницу показывает, мол, дайте плеткой пошлепать мальчика… Йоханый карась, да мы бы и за пятерик разрешили бы, а тут полтос…

Только Славик плеткой по попке получил, чех какой то с топором в костюме палача пришел, минут пятнадцать позировал.

— Слышь, Димыч, как думаешь, сколько денег этот чешский палач отвалил бы, если б мы дали ему Славика казнить. Сто евриков отстегнул бы?

— Черт его знает, надо спросить, хотя, я б и сам ему тыкву отфигачил.

— Если что, телефон мой, — говорю, — Славику на том свете он не нужен.

Но чех то ли мараться не захотел, то ли деньги зажал, не сложилась славкина казнь.

Ближе к обеду народу поуменьшилось, по пивнушкам разбрелись.

— Ладно, Димыч, иди отстегивай бродягу, никогда не подумал бы что садо-мазо такой приход дает, сто восемьдесят евро набралось, остальное он сам принесет.

— Я вам, твари, венки на могилу принесу, — рычит Славик.

— А че я его буду отстегивать, — Димыч говорит, — он же меня убъет сразу.

— Не убъет, ты с мечем и в доспехах, если кинется, проткнешь ему печень скрамосаксом.

— Ты, дизайнер, первый умрешь, — Славик глазами вращает, — в мучениях сдохнешь.

— Видишь, Димыч, мне опасно к нему приближаться, он совсем облик Славика потерял, Канибал Лектор какой то сделался, так что я валю отсюда. Пусть его вон тот молдаван в красных штанах освобождает, он уже полчаса на славкину задницу пялится. Славик, ты как относишься к альтернативному сексу?

— Э-э-э, пацаны, подождите, — голос у Славы ослаб, — не уходите, я это…. погорячился малость, вы меня отстегните и я пойду себе потихоньку, никого трогать не буду, честное слово.

— Как думаешь, Димыч, поверим преступнику, искренне говорит?

— Поверьте, поверьте, — стонет, — и деревяшки эти себе заберите, видеть их не хочу. И вообще, пацаны, я в туалет хочу и пить тоже хочу, отпустите, не то помру от жажды и цистита. Я исправился, уже хорошим стал..

— Ладно, Вячеслав, поверим, но сначала снимем короткое видеобращение блудного сына к отцу, читай по тексту.

Камеру достал, снимаю, Славик бубнит по бумажке:

— Дорогие папа и мама, всю прежнюю жизнь я был неблагодарным сыном, ленился, книг не читал, работать не хотел. Теперь я исправился и готов стать на путь праведный. Отныне никаких казино, тусовок и проституток. Никакого онанизма и порнухи. Начинаю новую жизнь. Ваш любящий сын, Вячеслав.

— Ну, вот и молодец. Отстегиваю…

В понедельник зашел в кузню к пацанам, те довольные, смеются, эту штуковину перевоспитательную в цех притащили, ходят руками щупают. Только планку откинули, Константиныч заходит:

— Что лодыри, опять в субботу уголь жгли, на всякую муйню переводили?! Уволю всех нахер! А это что за дрянь тут у вас стоит?

— Да, это Константиныч, — поясняю, — такой демотиватор средневековый. Работает безотказно. Вчера дал положительный результат.

— Демо…чего? Шо за мудотня, как работает?

— Да тебе не подойдет, у тебя кисти рук маленькие, а голова большая….. я же вижу, я пластанатомию изучал.

— Херню ты изучал, дизайнер, смотри как все помещается, и не выскальзывает ни фига.

Ну, тут Димыч кольцо кованое накинул:

— Пацаны, он сам туда засунулся, все видели….

(фрагмент)

© Copyright: Валдис Йодли, 2012

Свидетельство о публикации № 21204100517

В полдень мы (Шурик, Федор и я) сидели на балконе киевской хрущевки. Обстоятельно пили пшеничную водку и грустили. Причина грусти была весома: старина Шурик уезжал в Штаты развивать капитализм. Насовсем.

Закусывая напиток сельдью, я пытался смириться с фактом, что Шурик, он же Александр Михайлович, неожиданно оказался ни кем иным, как Аароном Моисеевичем, махровым евреем. Причем уже обрезанным.

— Так было нужно, пацаны. — оправдывался виновато Шурик. — Традиции.

— Долбоебизм. — резюмировал Федор. — У тебя, Шура, и так член маленький, так ты его еще подрезал, идиот.

— Я же только крайнюю плоть… хотите покажу? — Шура взялся расстегивать ширинку.

— Тьфу, бля! Застегнись, извращенец. — Я отшатнулся от вчерашнего друга. — Будешь неграм свой огрызок показывать. Нашел зрителей, йопт… и так водка в горло не лезет.

— Да-а-а, вот так дружишь сто лет с человеком, а он, падла, оказывается евреем и съебывает в Америку. — Федор налил еще по стаканчику. На каждом стакане была бумажечка с надписью "glass". Федя реально горевал: предстоял экзамен по сопромату и надежды на Шурика теперь рушились. — А че не в Израиль?

— Израиль? Ташкент для нищих. — Шурик отворил холодильник с приклееной на него бумажечкой "refrigerator" и достал еще один флакон водки. — Девяносто первый год на дворе, пацаны. Там нашим делать нехуй. К тому же у меня предки — отказники с семидесятых. Вот, только сейчас разрешение получили.

— Двадцать лет ждали?

— Ага. Не любят нас здесь. Щемят.

— А жить на что будете? Будешь там, как пупок на собаке: вроде имеется, но бестолку. Кому Вы там нахуй нужны, жиды сырецкие?

— Валдис, блять, у меня бабушка — известная партизанка.

— Куртизанка?

— Партизанка. В боевом отряде она фашистов вроде тебя уничтожала… — захмелелый Шурик достал из картонного ящика семейный альбом. На альбоме была бумажечка "album". Нашел страницу с фотографией бабушки и сунул мне в нос. Бабка была увешана медалями словно новогодняя елка. — Крошила немцев как сухую кукурузу. У нее орденов всяких — полная шкатулка…