И вот, когда дали, наконец, слово Пархомчику вся его завзятость и чванство мигом исчезли. То краснея, то бледнея, он начал невнятно бормотать:

— Да что же я? Я ничего… Это они ко мне цепляются. А если что немного такое, но не я виноват… Что же мне — молчать что ли? Я работаю, сколько могу. Что же мне — разорваться, что ли? Не хуже других работаю, но они все цепляются, никак им не угодишь. Что же я могу больше сделать? Пусть посмотрят на себя. Каждый хочет командовать. А машину совсем не я испортил. Может кто с умыслом это сделал, чтобы обвинить меня. Говорят, задание не выполнил. Пусть попробуют сами выполнить.

— И выполняют все! — крикнули с мест.

— Ведь к ним никто не цепляется. Да я не могу так работать, как они. Они хотят показать, что хорошие, старательные. Они хотят, чтобы их похвалили. А я ни на кого не смотрю и работаю, как могу. Если иногда случается опоздать, то я это потом догоню. А если один раз выпил, то извините; это мое личное дело.

Пархомчик сел, сложил руки на груди и, заложил ногу на ногу, начал раскачивал ее с видом самого независимого человека.

— Вот видите, товарищи, — начал тогда председатель опечаленным тоном. — Товарищ Пархомчик совсем не понимает, или не хочет уяснить свое поведение. Он даже сделал клеветнический выпад против тех товарищей, которые добросовестно выполняют свои обязанности. Он сказал, что они делают это только ради того, чтобы их кто — то там похвалил. Он совсем не имеет чувства ответственности за общее дело. Может и мы виноваты, что не смогли его воспитать. Но сейчас об этом говорить уже поздно. Товарищ Пархомчик не маленький ребенок и сам за себя должен отвечать. Предлагаю снять его с работы на две недели.

— Мало! На месяц! — крикнули с мест.

— Других предложений нету? Проголосуем эти два предложения. Кто за то, чтобы снять товарища Пархомчика с работы на две недели? Раз, два, три… Мало… Кто за то, чтобы на месяц? Большинство. Таким образом, товарищ Пархомчик, постановлением общего собрания вы увольняетесь с работы на один месяц.

Пархомчик задорной улыбнулся и буркнул:

— Тем лучше!

— Небольшую информацию имеет представитель ячейки МОПР, — сказал после этого председатель.

Юзик с интересом ждал, который таков, «мопр» появится, но никогда не думал, что информация будет иметь значение и для него самого.

Вышел товарищ и сказал:

— За последние дни на границе произошло одно происшествие, на которое ячейка МОПР считает нужным обратить внимание нашего коллектива. Як известно, за последние годы во всех капиталистических государствах, в том числе и в Польше, усилилось революционное движение рабочих. Разумеется, согласно этому усилились и репрессии фашистской власти. Тысячи борцов засажены в тюрьмы, не говоря уже о расстрелах и пытках. Тюрем уже не хватает, поэтому в капиталистических странах сейчас происходит большое строительство — постройка тюрем. Одна такая тюрьма строится сейчас, в ближайшем к нам городе Западной Беларуси — Несвиже. До сих пор там была небольшая старая тюрьма, на которую наши мопровские организации обращали мало внимания. И вот несколько дней назад оттуда сбежали почти все политзаключенные. То ли внимание администрации было отвлечено новой тюрьмой, то ли заключенных набралось уже слишком много, или нашлись наши сторонники среди стражи, или, наконец, товарищи на воле хорошо наладили помощь, — но однажды сбежало сразу двадцать семь человек. И сбежали удачно, но к сожалению, их всех переловили в окрестностях, да еще всех тех, кто так или иначе помогал им. Спасся только один, товарищ Барковский, бывший работник в имении помещика Загорского.

При этих словах Юзик подскочил на своем месте.

— Антэк?! — мелькнула мысль. Но фамилия его Юзик не знал. В имении все звали его Антэк, а фамилии никогда не было слышно. Может, старшие и знали, но Юзику не приходило в голову поинтересоваться его фамилией. Кажется, во время следствия и допроса фамилия парня упоминалось, но Юзик не обратил внимания и сейчас вообще не помнил.

— Этот товарищ, — сказал далее оратор, — известный там как активный революционер. Ему одному повезло добраться до границы, но в таком состоянии, что можно было только диву даваться, как он спасся. Сейчас он работает в Советской Беларуси, а остававшиеся заключенных получили новое более совершенное помещение. Вот мы и предлагаем нашему коллективу взять шефство над этой новой тюрьмой.

«МОПР», «ячейка», «шефство», — эти незнакомые слова были очень интересны для Юзика, но сейчас он не думал о них, а все время ломал голову: Антэк, это или нет?

— Спросите, — шепнул он деду, — как имя убежавшего. Может это Антэк, который служил вместе с папкой? Я его хорошо знаю. Интересно было бы увидеть его, поговорить.

Дед тотчас спросил:

— Не знаете, как имя этого товарища?

— Кажется, Антон, — ответил оратор.

— Он!! — радостно вскрикнул Юзик.

— Его знакомый эмигранта, — услышал он сочувственным голос соседей. Юзик уже не обращал внимания, как принимали постановление о каком-то там «шефстве», как обсуждали еще какие-то свои мелкие дела. Он думал только о том, как бы встретиться с Антэком. Заинтересовался и дед, потому что хотел поговорить о жизни своего сына.

После собрания дед узнал, что Барковский работает в Минске, но должность его такая, что ему часто приходится ездить, в разные места. Возможно, попадет и в эту местность.

Поздно вернулся в свою комнату. Снова прожитый день казался Юзику месяцем. Опять крутились в голове неохваченные сознанием впечатления.

— А что будет с тем Пархомчиком? — спрашивал Юзик, лежа в постели. — Куда он денется? Что он будет делать.

— Да ничего. Будет жить так же, как жил.

— А есть?

— Так же, как и до сих пор, как и мы все. Только пенсии не будет получать.

— Так какое же это наказание?! — вскрикнул Юзик и даже сел на кровати. — Так каждый захочет ничего не делать и хорошо жить.

— Ну, нет, братец! — засмеялся дед. — Наша работа — не страдание. Каждый из нас хорошо знает, что и для чего он делает, знает, какое место занимает его работа в общем производстве, следит за тем, как растет все производство в нашей стране и та область в которой он работает, каждый чувствует, как он двигает вперед общее дело и заинтересован в том, чтобы быстрее ее продвинуть, каждый чувствует удовлетворение тогда, когда видит результат своей работы, каждый имеет много свободного времени, после которого с большой охотой идет на работу, а сама работа организована и распределены так, что на ней не утомишься. Все это вместе создает такие условия, при которых работа является потребностью для человека, а не страданием, как это было раньше. Да и вообще нет на свете такого человека, который в течение длительного времени сидел — бы или лежал на одном месте и ничего не делал хоть что-нибудь, но наверняка будет делать.

— Ну, так он и может теперь что-нибудь для себя делать — подхватил Юзик.

— А что, например? — насмешливо спросил дед.

— Ну… ну… — начал было Юзик, но ничего не мог придумать. Его отец, например, в свободное время отдыхает от тяжелой работы, или какую бочку подправлял в хозяйстве, кабана своего отгородит, воды принесет мамке и так далее. А тут ничего такого не надо — все готовое, все это другие делают. А отдыхать от безработицы тоже не приходится.

— Вот видишь, — говорил далее дед. — в наших условиях это не такое легкое дело. Лежать постоянно — невозможно. Ходить взад и вперед — тоже не интересно, особенно, если рядом будешь видеть товарищей, которые работают.

— Читать можно, — добавил Юзик.

— Положим, что так. Но для развлечения, или для удовольствия, ты почитаешь часа два-три в день— не более. А дальше что? Можно за книжкой сидеть и по двадцать четыре часа, но это может делать только тот, кто этим занимается, как профессией, — скажем, ученый какой, писатель. Это уже будет еще та работа, даже тяжелее за другую. Правда, есть много обычных работников, хотя бы тот самый Ким, изучающих какую-нибудь науку. Те так и двадцать пять часов в сутки просидят над книгой. Но таких никогда наказывать и не придется так как они больше других сознательно относятся к работе. А наш Пархомчик отсталый парень.