— Слушай, парень! — обратился К Юзику следователь, молодой человек с длинным конским лицом. — Твой отец пожондны человек, и мы его выпустили. А ты просидишь всю свою жизнь, если не будешь говорить правду.

— Я говорю все, как было, — промолвил Юзик.

— Ну, а куда ты дел те прокламации, которые тебе давал Мотэль?

— Я… ки… я… прокламации? Повторил Юзик удивленно, а у самого, как молнии, замелькали в голове мысли: «Неужели знает уже о прокламациях? Откуда? И почему он говорит о множестве прокламаций, да еще якобы их давал ему Мотэль?»

Следователь тем временем говорил:

— Или ты забыл? Те, что тебе Мотэль давал.

— Никаких он прокламаций мне не давал! — Уверенно ответил Юзик. Следователь весела засмеялся.

— А почему же он сам признался?

В Юзика закружилась голова. Как-же это так? Может, следователь перепутал? Может, он имеет в виду ту прокламацию, которую они нашли, и ту, что Максимка принес? Нужно объяснить…

— Только ты один такой упрямый, — добавил следователь, — а остальные ребята все рассказали.

Приготовился было уже и Юзик объяснить, в чем дело, что Мотэль не давал, а были найдены в разное время две прокламации. Но придется тогда и Максимку вмешать…

Вдруг «блеснула» мысль:, наверное, он врет!

Поймать хочет. Не может быть, чтобы Мотэль это говорил! Не такой он! И тогда уже пожав плечами ответил:

— Ничего не понимаю. Не понимаю, как мог он говорить то, чего не было. Пусть мне в глаза скажет.

Следователь взглянул на жандарма.

Тот подошел к Юзика, взял на голове его тонкую прядь волос и накрутил на карандаш.

— Может теперь вспомнишь? — сказал он, потянув за волосы.

— Ай! — вскрикнул Юзик.

Тот тащил все сильнее и сильнее.

— Ну, говори!

— Ай-ай! Ничего не знаю! О-о!.. — и зашелся слезами.

Жандарм со злости дернул последний раз и вырвал волосы…

Юзика отвели назад, а на его место привели Мотэля.

— Откуда брал прокламации, что передавал Максимка на деревню? — сразу обратился к нему следователь.

— Никаких прокламаций я не видел и не передавал! — твердо ответил Мотэль.

— Зря ты отрекаешься, паршивый щенок! — засипел следователь. — Нам уже все известно. Сам Максимка признался.

— Как же он мог признаться в том, чего не было. — спокойно ответил Мотэль.

— Значит, по — твоему, мы врем? Да? — аж поднялся с места следователь, — Сразу видно, что за птица, хоть и мал. Но напрасно — признаешься! Ну, а часто ходил к вам Степан Сапрончык, Максимов отец?

— Я не видел ни разу.

— Это отец научил тебя так отвечать?

— Я говорю то, что знаю.

— А тот работник, Антэк Барковский часто у вас бывал?

— Встречались с ним также, как и с другими работниками, — спокойно отвечал Мотэль.

— А отец твой ходил к Сапрончыку.

— Не знаю. Кажется, они были незнакомы.

— Но ведь ты отвечаешь, как настоящий преступник! — сердито усмехнулся следователь.

Надо отметить, что такие, ответы— «нет» и «нет» — точно напоминали ответы искушенных людей.

Но мы знаем, что все это была правда (кроме общения с Антэком). Правда было даже то, что Мотэлев отец был незнаком со Стефаном Сапрончыкам…

— Ну, а если мы познакомим тебя вот с этим, — ты также будешь отвечать? — и Следователь указал на плеть с несколькими концами, который висел на стене.

Мотэль вздрогнул, побледнел.

— Ну, что же мне говорить больше, когда я сказал все, что знаю? — прошептал он.

— Ну, так вот! — крикнула следователь. — Последний раз спрашиваю: какие поручения давал тебе отец в деревне, кому ты давал прокламации?

— Ничего такого не было, — опустивши голову, ответил Мотэль.

— Ага!

Жандарм взял кнут, подошел к Мотэлю. Тот с ужасом бросился в сторону. Жандарм схватил его за шею и начал…

Сначала Мотэль хотел сохранить свою честь и молчал. Но с каждым взмахом кнута он вскрикивал все сильнее и сильнее… Потом начал кричать благим матом… Потом уже и голоса не хватило…

Назад его отнесли на руках…

Дошла очередь до Максимки. Он, как и все другие арестованные, слышал крики и стоны своих товарищей и готовился к страданию.

Опять началась такая же история.

— Ну, так кому ты раздал прокламации, что получил от Мотэля? — спрашивал следователь.

— Не было ничего такого.

— Поздно уже отрекаться: Мотэль сам признался.

— Не знаю.

— А может также не знаешь, где твой старший брат и что он делает?

— Не знаю.

— А часто приходил к вам Мотэлев отец?

— Никогда.

— Ты в этом уверен?

— Никогда не видел.

— Ах ты, щенок! — стукнул по столу кулаком следователь. — Как ты смеешь лгать, когда мы уже все знаем?

— А я не знаю.

— Помоги ему вспомнить! — обратился в ярости следователь к жандарму.

Тот степенно подошел и ударил Максимку по плечах плетью. Раз, другой… Максимка сжал зубы и молчал…

— Скажешь? — переспрашивал следователь.

Максимка молчал.

Снова свистнул кнут…

Максимка со сдержанным криком упал на пол.

— Скажешь?

…Через несколько минут бесчувственного мальчика вынесли из комнаты.

А затем взялись за родителей… Только не так, а в тысячу раз хуже.

Когда началось все это «дело», представители власти надеялись найти организацию, сношение с советами, склады нелегальной литературы, одним словом, то, что было напечатано в газете. Надеялись выпытать от ребят что-нибудь такое, за что можно было бы зацепиться и добраться до старших.

За все это надеялись получить честь и награду.

Можно себе представить, как они свирепствовали, когда, кроме самодельного детского аппарата, не было за что ухватиться. А за этот аппарат, ну, скажем, можно оштрафовать хозяина на несколько злотых — и все.

А меж тем вокруг, вот тут, возможно, существуют преступники, которые подстрекают холопов и батраки против господ. И, наверное, этот Самуил Ригер и Степан Сапрончык принимают в этом участие.

Как же после этого не «нажать»? Это же стыд будет, если с такого объявления в газетах ничего не выйдет!

И «нажали»…

Но всему бывает конец. Закончились и страдания наших заключенных. Из них всех только Мотэлев отец знал то, чего добивались жандармы. Но он выдержал страдания и ничего не сказал. Ребята, хотя ничего определенного не знали, но могли бы сильно навредить, если бы сказали те обрывки, которые им были известны. Однако и они геройски выдержали страдания. А Максимков отец отстрадал за старшего сына, о котором знал только те же слухи, что и Максимка. Зато теперь, он был бы даже доволен, чтобы узнал, что Иосиф действительно ушел в партизаны: по крайней мере будет кому отомстить этим проклятым панам.

Как бы там ни было, но судебное дело начать было невозможно, и через некоторое время все арестованные были выпущены.

— Вот до чего доигрался! — с укором встретил Юзика отец. — Мы для тебя старались, а ты в такие годы успел и сам попасть в тюрьму и отца родного посадить. И что с тебя будет дальше? Хорошо еще, что господин пощадил и не прогнал нас.

Юзик чувствовал себя очень плохо: и отца жалко было. И сам никакой вины не чувствовал, да еще и настрадался, и товарищей жаль. Теперь он впервые почувствовал, что есть. «Они», все те, что имеют силу и власть и заботятся лишь о том, чтобы других людей держать в покорности. Юзик чувствовал ненависть к «ним» всем, даже к пану Загорскому, который ничего плохого им не сделал и которого так хвалит отец.

А на другой день пришел к нему Мотэль. Это был уже не тот веселый, живой мальчик, которого знал Юзик, это был уже хмурый серьезный пацан.

— Ну, прощаемся, братец! — сказал он — Наверное, никогда больше не увидимся.

— А что?

— Отца уволили и предложили сразу же выехать.

— Куда?

— Не знаю.

— Кто бы мог подумать, что из нашего радио выйдет такая история. — грустно сказал Юзик.