Сняв шляпу и взяв ее за самый краешек полей, я запустил ее в направлении той кучи кустов в надежде отвлечь внимание, а сам, не успела шляпа упасть на песок, прыгнул вперед и побежал.

Одно дело набрать скорость на твердом грунте и совсем другое, когда ноги по щиколотки вязнут в песке. Кабы не отвлекающий момент со шляпой, воспарившей в лунном свете, мне бы крышка.

Я упал на четвереньки, кое-как встал и нырнул в укрытие. Тихую ночь разорвал грохот выстрела. Пуля, как злющая оса, просвистела над самой моей головой, обдав меня воздухом, будто от ветра. Такой меткой стрельбы я не ожидал. Распластавшись, подобрал под себя колени, сделал сальто и снова оказался в укрытии. Револьвер громыхнул снова, и пуля швырнула песок мне в лицо.

Теперь уже я разволновался, как старушка, в дом которой забрались воры. Весь покрывшись потом и ругаясь, я полез напропалую дальше, ища укрытия понадежнее. Снова бабахнуло, и на этот раз пуля скользнула по тыльной стороне ладони, содрав кожу и обжегши меня, как будто ко мне прикоснулись раскаленной кочергой. Я распластался и лежал, едва переводя дыхание и сжимая руку, совершенно не в состоянии ничего видеть. Если бы этот буйвол, засевший там, решил подойти и прикончить меня, я оказался бы в паршивом положении. Надо было продолжать двигаться. Хижина по-прежнему казалась страшно далекой, но я находился в укрытии и все еще чувствовал уверенность, что непременно доберусь туда, если только буду бесшумно двигаться. Рисковать я больше не собирался. Кто бы ни засел там, стрелять он умеет. Он чуть ли не пришил меня на таком расстоянии, а это уже стрельба высокого класса. Не то чтобы я был в панике, но меня прошиб холодный пот, а сердце стучало как паровой молот. Я как можно быстрее и тише пополз по песку. Преодолел уже футов пятьдесят, когда услышал шорох травы, потом вдруг треснула сухая ветка. Я замер, прислушавшись и затаив дыхание; мне казалось, что мои собственные нервы вышли наружу и ползают по спине, как ножки паука. Снова зашелестела трава, вслед за тем раздался мягкий, свистящий шепот потревоженного песка: близко, чертовски близко. Я лежал, распластавшись и целуя песок, волосы у меня на затылке встали дыбом.

В нескольких ярдах от меня шевельнулся куст, треснула еще одна ветка и воцарилась тишина. Он стоял где-то прямо надо мной, и, прислушавшись, я даже вообразил, что слышу его дыхание.

Мне ничего не оставалось, кроме как ждать. Минута проходила за минутой. Он, вероятно, догадался, что я где-то рядом с ним, и тоже ждал, надеясь, что издам какой-то звук и он меня обнаружит. Я был готов ждать подобным образом хоть всю ночь, но через какой-то отрезок времени, показавшийся мне бесконечно долгим, он снова сменил положение, однако на сей раз подальше от меня. Я по-прежнему не шевелился. Он обходил куст за кустом, отыскивая меня, а я прислушивался к его шагам. Очень медленно, очень осторожно, я встал на четвереньки. Я поднимал голову дюйм за дюймом, пока не оказался в состоянии смотреть сквозь поредевшие ветки кустов. И тут я увидел его. Тот самый громила! Он стоял там в своей желтовато-коричневой шляпе, плечи широченные, как дверь амбара, приплюснутые нос и ухо, еще более уродливые в лунном свете. Он стоял ярдах в тридцати от меня, сжимая в руке кольт 45-го калибра. Стоял вполоборота ко мне, обшаривая взглядом кусты справа. Будь у меня пистолет, я бы запросто снял его с такого расстояния.

Он стоял неподвижно, напряженно, слегка выставив руку с револьвером. Затем повернулся и направился в мою сторону, несколько нерешительно, как будто не был уверен, что движется в правильном направлении, однако исполненный решимости найти меня.

Каких-нибудь десять шагов, и он окажется прямо надо мной. Я пригнулся, прислушиваясь к его осторожному приближению. Сердце у меня стучало. Я стиснул зубы и затаил дыхание.

Остановился он в трех футах от меня. Сквозь кусты я видел его толстые ноги в брюках. Как бы мне выхватить у него пистолет…

Он повернулся ко мне спиной. Я прыгнул на него. Мои руки, мой мозг, мой прыжок — все было нацелено на его пистолет. Пальцы моих рук сомкнулись на его толстом запястье, а плечо глухо врезалось ему в грудь, и он отшатнулся. Он издал испуганный вопль. Я согнул ему запястье, разомкнул пальцы, вцепился в револьвер. Какую-то долю секунды все шло по моему сценарию. Неожиданность моего наскока парализовала его, а также боль, когда я придавил его пальцы к рукоятке. Но стоило револьверу оказаться у меня, как он ожил. Его кулак врезался мне в шею рубящим ударом, достаточно сильным, чтобы вогнать в дубовую доску шестидюймовый гвоздь. Я отлетел в кусты, все еще сжимая револьвер, пытаясь положить палец на спуск, но сделать этого не успел — его ботинок вышиб револьвер у меня из руки. Он отлетел в кусты. Что ж, не так уж плохо. Мне он не достался, но и ему тоже.

Он метнулся за мной, продираясь через кусты. Однако эти песчаные кусты требуют уважения к себе. Они не любят, когда на них набрасываются сломя голову, и не успел он сделать два-три прыжка, как зацепился за корень и растянулся, что дало мне время вскочить на ноги и выбежать на открытое пространство. Я не хотел, если нам придется драться, чтобы мне мешали пучки травы и корни. Этот тип был гораздо тяжелее меня, да и бил он как копытом, я по-прежнему чувствовал себя оглушенным от того резаного удара по шее и не хотел получить новый. Драться с ним я мог только на просторе, где можно было уходить и снова сходиться.

Он догнал меня, когда я выбежал из кустов. Я уклонился от его наскока, саданув его в нос, когда он бросился на меня снова, а сам получил удар сбоку по голове, от которого у меня заклацали зубы.

Он пошел на меня снова, и лунный свет высветил его лицо: холодная маска убийцы, лицо человека, который вознамерился убить и которого уже ничто не остановит. Я отпрыгнул, подкатился снова и врезал ему по изуродованному уху. Он что-то хрюкнул и потряс головой, вытянув вперед руки со скрюченными пальцами. Я не стал ждать его наскока, а сам бросился в атаку, нанося удары кулаками. Однако на этот раз мои удары не достигали цели, а его руки вцепились в мой пиджак.

Я резко выбросил вверх колено, но этот прием был ему хорошо знаком, и он повернулся боком, приняв удар на бедро. Он схватил меня за горло, а я врезал ему по ребрам. Он снова застонал, но его пальцы, как стальные крючья, впивались мне в горло.

Тут уж я по-настоящему пошел на него. Я понимал, что как только я дам слабинку, мне конец, а парализующие тиски на горле могли лишить меня силы за две-три секунды, если только я не оторвусь от него. Я заколотил его по ребрам, а потом, поскольку он так и не отцепился, ткнул пальцами ему в глаза.

Он резко вскрикнул, отпустил мое горло и отшатнулся. Я двинулся вслед за ним, колошматя его по корпусу. Он зажал глаза руками и уже не сопротивлялся. Сделать он почти ничего не мог, и я сбил его с ног. Он упал на колени. Смысла отбивать на нем кулаки не было, я отступил назад и ждал, когда он уберет руки от лица. Дыхание вырывалось из него короткими всхлипами. Он попытался встать на ноги, но это ему не удалось. Застонав, он оперся руками о землю, чтобы подняться, а я только этого и ждал, примерился и нанес сокрушительный удар в челюсть. Он упал назад, перевернулся, стал подниматься на ноги, потом упал и распластался.

Я подошел к нему и, увидев, что из уголков глаз у него сочится кровь, почувствовал к нему жалость. Я вовсе не собирался его так отделывать, но иного выхода не было — или его жизнь, или моя. Во всяком случае, я не убил его.

Наклонившись, я вытащил у него из брюк толстый кожаный ремень, перевернул его и связал руки за спиной. Своим ремнем я связал ему лодыжки.

Он был слишком тяжел, чтобы тащить его, а мне хотелось поскорее добраться до телефона и до пистолета. Я решил, что до моего возвращения с ним ничего не случится, повернулся и дунул к хижине.

Мне понадобилось две минуты, чтобы вторично разбудить Миффлина. На этот раз он казался сердитым, как оса, которую ударили мухобойкой.