— Я Вирре Бердекс из Треллеборга! Сдавайтесь, и я пощажу ваши жалкие жизни! — загремел с носа знакомый Бору голос рыжего главаря в сверкающем панцире и рогатом шлеме. Песенка купеческого судна была спета. Но когда хускарлы были совсем уже близко, поднялись из-за его бортов в свою очередь щиты и сверкающие шлемы, и ощетинилась ладья частоколом копий. Открылась зубастая голова ящера, а за ней на носу, со сверкающим мечом в руке грозно встала фигура озерного конунга и на корме взлетело Оленье знамя.

— А, это ты, пес?! Я знал, ты попадешься мне! — потряс секирой вождь пришлых.

— Нет, это ты мне попался, рыжий Вирре! — гулким эхом отозвался на реке громовой голос князя дингардцев, и даже не знающие страха сердца хускарлов дрогнули. Силы были почти равны, ибо Вирре и вправду попался в собственный капкан: трем десяткам хускарлов, остававшихся на борту судна противостояли двадцать четыре дружинника во главе с конунгом-богатырем.

Ладьи ударились бортами; затрещали, впиваясь в дерево, крючья. Кинулись вперед, размахивая топорами, нападавшие, но тут же половина их была сброшена в воду или на свою ладью.

А затем и вовсе произошло нежданное. Только Вирре размахнулся топором, чтобы перескочить на дингардский корабль, как рослая фигура конунга точно на крыльях перенеслась на его собственный. Дважды сверкнула молния меча, и двое хускарлов упали молча, зарубленные. Не прошло и нескольких мгновений, а Вирре лишился трети людей.

— Хасли! Рапп! Руби их! — рявкнул он своим помощникам и обрушил страшный топор на озерного конунга. Но меч встал на пути сверкающего полукруга, описанного секирой, и снопы искр жигнули во все стороны. Дингардцы хлынули на корабль хускарлов, и началась безжалостная сеча. Разбойников оттеснили к корме, стоны, крики, лязг и скрежет стали далеко разносились над тихой заводью.

Вот Вирре, взревев, страшно взмахнул своим топором, но внезапно, точно неведомая сила вырвала секиру из его крепких рук, и в следующее мгновение сверкающий умбон конунгова щита надвинулся к его глазу, огромный, ослепительный, как солнце, и коснулся его лба. Раздался ужасный треск, и все померкло перед глазами хускарла, когда он опрокинулся на дно ладьи.

— Вяжи! — коротко приказал озерный конунг своим и легко двинулся между переломанных скамей и распростертых тел к корме корабля. Полтора десятка уцелевших в битве хускарлов, отфыркиваясь, уплывали к берегу, по которому бегали их бессильные помочь товарищи.

Бор велел прицепить корабль хускарлов к своей корме и двинулся вниз по реке. Четверо из его дружинников неподвижные молча лежали под плащами с навсегда застывшими лицами. Еще четверо стонали или ругались в полузабытьи. Остальные, в повязках, окровавленные, устало гребли по течению. Под сапогами князя лежал бесчувственный пленник — главная добыча.

Когда Вирре пришел в себя и увидел нависшую бороду конунга, он заскулил от злости.

— Ты сам виноват, Вирре Бердекс, что попался мне. Ты своим ночным грабежом навел на нас подозрения шурышкарцев, один из моих людей был захвачен, и мне пришлось с тобой биться. Я обменяю тебя на своего человека, которого хотят принести в жертву Поревиту неразумные озеряне.

— Ты не сделаешь! Ты не сделаешь этого! — в диком страхе воскликнул Вирре, у которого волосы встали дыбом. — Тот, кто погиб на алтаре, никогда не попадет к подножию Тюра на том свете!

— Я не люблю человеческих жертвоприношений, но мой человек — невинен, а на тебе — их кровь. Я дам тебе маленький нож, которым режут мясо во время еды. И если они не прикончат тебя сразу, им одним будет досадно, когда придя, чтобы утащить человека на жертвенник, они увидят, что он успел перерезать себе жилы, отправившись последней дорогой воинов. Ты сможешь умереть достойно.

…Прошло несколько часов, и за лесом показались стены Шурышкара. Подплыв ближе, Бор остановился и громким голосом начал выкрикивать имя Вогура до тех пор, пока тот не появился, осторожности ради прикрываясь большим щитом.

— Смотри, Вогур! — поднял князь за шиворот тяжелого рыжего хускарла. — Разве он не больше похож сам на себя, чем я на него?

— Ты прав! — отвечал Вогур неохотно. — Мне кажется, это действительно он. Я постараюсь убедить волхва, который уже назначил жертву, чтобы он поменял его на этого человека. Но наш волхв не очень-то слушает кого бы то ни было, кроме князя, а Поревиту все равно, что тот, что этот…

— Теперь слушай меня, Вогур! — проревел Бор, давая выход ярости. — Ежели ты не выполнишь наш уговор, я отпущу этого человека с его кораблем и предложу ему присоединиться ко мне с командой хускарлов. Через неделю под Шурышкаром будут стоять все боевые струги Дингарда. Ты знаешь — нас мало, зато мы многого стоим! Ты все не верил мне, но тогда — поверишь!

— Да, это слова озерного конунга Дингарда! — ответил Вогур, слегка побледнев. — Я был глуп, как пень, но мне, наверное, отвели глаза. Скорее я пойду на ссору с волхвом, чем продолжу распри с тобой! Мне хочется надеяться, что я не опоздаю, потому что мое обещание тебе для него ничего не значит.

Не прошло и часа, как Вогур вновь появился на берегу в сопровождении нескольких воинов, приведших мрачного Айсата, лицо которого покрывала засохшая кровь, но руки были свободны.

— Вот твой человек!

— Он без оружия, а взят был с мечом, — терпеливо напомнил Бор.

— Да, конечно! — И не спрашивая ничего, сотник снял меч с пояса одного из своих людей, подал Айсату и подтолкнул того к ладье.

Бор швырнул на берег спеленатого хускарла. Но перед этим, незаметно для окружающих, сунул ему в руку маленький ножик. Затем помог растиравшему затекшие от веревок руки Айсату забраться в ладью.

— Послушай, конунг! Я не хотел вражды, — заговорил Вогур. — Мы можем по честной цене купить трофейный корабль, чтобы хоть как-то смягчить обиду, нанесенную вам этим недоразумением.

— Хорошо. Деньги пригодятся семьям моих павших людей, выполнивших вашу работу! — ответил спокойно конунг, хотя глаза его зло блеснули.

— Тогда вот плата! — Сотник бросил Бору мешочек с серебром и две штуки тонкого полотна, дорого ценившегося на Озерах. Князь велел отвязать судно хускарлов, с которого забрал лишь часть оружия, и отплыл от берега. Лишь отойдя на изрядное расстояние вверх по реке, он велел пристать на лесистой излучине.

Сойдя на берег, они сложили костер на чистом месте, на него возложили мертвых товарищей в боевом убранстве. Поместив к убитым деньги и вещи, воины обступили огнище кругом, и Бор зажег погребальное пламя. Ветер, раздувал языки огня, и люди, опершись на копья, сосредоточено смотрели, как в желтых и красных колеблющихся полотнищах исчезают их боевые друзья…

Взойдя на челн, Бор велел идти к противному берегу реки.

— Попробуем заскочить в Изкар: может быть, там больше повезет с поисками. Да и лекарь нужен для раненых.

Некогда Изкар проиграл торговое соперничество Шурышкару. Но не только запущенность его древних валов и бревенчатой стены, покосившиеся ворота и редко проходившие между них люди отличали его. Название — Каменный город — отражало его суть. Камень выступал из-под древних валов, он лежал на земле, выглядывал под корнями деревьев. Там, где стена ограды вползала на склон городского всхолмия, поднималась высокая башня, сложенная из камня — только островерхая крыша ее была тесовой; и с обеих сторон к ней примыкал кусок древней каменной стены или вала.

С изумлением озерный конунг задрал голову, разглядывая эту древнюю четырехугольную башню, казалось, хранившую какую-то мрачную тайну. За пределами городской стены виднелась голая вершина высокого каменистого холма, на которой можно было различить развалины каких-то зданий.

— Что это там? — поинтересовался он у стражника, одиноко скучавшего у ворот.

— Лысая гора, — как-то не очень охотно отвечал тот.

Пелена уныния, полузаброшенности точно была накинута на город, хотя все вокруг свидетельствовало о властвовавшем здесь некогда процветании и богатстве.