— Молчи! — просочился холодный голос с жестким ожуоласским акцентом. — Один раз тебе удалось обмануть Рота-Мублена, но в конце концов все вы попадаете ему в когти.

— Эй, послушайте, молодцы! Я знаю, где закопаны огромные горшки — в них тысячи серебряных монет! Мы откопаем вместе и станем богаты. Что вы на это скажете? Я до последнего момента не хотел открывать этого, но теперь вижу, дело зашло слишком далеко. Только развяжите меня, мерзавцы!

— Клянусь Юмбелом, это Вирре Бердекс! — прошептал Гунн. Бор кивнул ему: вероятно, верность ожуоласской команды измерялась степенью удачливости в грабежах. Озерному конунгу не с руки было выручать коварного и мстительного хускарла, однако ради корабля это стоило сделать!

Незаметно к охотникам-ожуоласам мог подкрасться разве лишь Лоптюж, но ни его, ни других ветемурт, не любивших кровожадных поклонников сумрачного Рота-Мублена не было с ними. Поэтому, как только лодка почти бесшумно врезалась в берег, Бор сделал Гунну знак, и, выскочив на сушу, они с ревом, огромными прыжками, понеслись к костру. Оглушенные этими криками, ожуоласы не успели даже схватиться за луки, а кто успел — не мог прицелиться в страшные мечущиеся темные фигуры нападающих, которых, казалось, впятеро больше, чем на самом деле. Удары меча разваливали противников надвое: один, другой рухнули наземь. Сверкал топор Гунна, с хрустом опускаясь на черепа. Не выдержав напора, ожуоласы кинулись врассыпную, оставив лежать вокруг костра четырех убитых и троих связанных людей.

Бор выхватил из пламени горящую ветку и поднес к лицам пленников. Каково же было его изумление, когда, кроме разбитого лица Вирре, он при красноватом свете языков огня узнал черты двух своих дружинников, бесследно пропавших во время крушения на Доннерваде! Одним из них был Талма. Как они попали сюда со стылых камней Ностранда?

— Я рад, что вы живы, ребята! — сказал он им, разрезая веревки и помогая подняться на ноги. Не менее изумленному таким чудесным вмешательством провидения Бердексу он сказал: — А тебя, Вирре, я пока не буду развязывать. Для твоей же пользы.

Созвав товарищей, он обратился к ним:

— Надо торопиться, быстрее спустим корабль на воду, пока из темноты не засвистели подлые ожуоласские стрелы, хоть часть своих луков они и побросали в спешке. За работу, друзья!

Вшестером они с трудом столкнули на воду большой, истрепанный долгими месяцами плавания и сражений хускарлский корабль, погрузили в спешке туда кое-что из имущества и припасов и, водрузив сверху тяжелую тушу Бердекса, быстро отчалили.

Отойдя подальше от берега, Бор поднял весла и повернулся к своему вечному сопернику:

— Как же ты ухитрился так вляпаться, Вирре?

— Ты в этом виноват, кто же еще! В последней нашей схватке ты перебил почти всех людей из моей старой команды, да еще позднее кое-кто из них погиб. А эти сукины дети держались большей частью за спинами и почти все уцелели! Когда они увидали, что со мною долгонько нет удачи (да и неудивительно это, с такой кучей трусов!), зарезали моих часовых, тишком добили последних из старой команды… А меня и пару твоих людей, выуженных мной из воды у Ностранда и бывших у меня гребцами, связали. Последнее время я хотел сделать из твоих копейщиков телохранителей, видя, к чему склоняется дело, и зная наверняка, что они не станут сговариваться с этим отребьем. Жалею, что не успел… Что ты хочешь со мной сделать, озерный конунг? Вспомни, как славно бок о бок мы рубились с этой мразью у Горы жертвоприношений…

— Я отпущу тебя, Вирре, когда мы будем в безопасности, дома, — пообещал Бор. — Тогда, если ты захочешь, мы сможем выяснить все в единоборстве. А пока мы в плавании, мне кажется, развязанные руки могут принести тебе одни неприятности — больно уж быстро они хватаются за оружие, когда в этом нет никакой нужды.

Ночью поднялась волна и трудно стало выправить курс большого корабля — несколько человек, среди которых была одна женщина, еле управлялись со штопаным-перештопаным парусом и прави́лом. Их неумолимо продолжало сносить в глубь озерных просторов. Хуже всего, впрочем, было связанному Вирре, которого немилосердно мотало по дну корабля. Под утро послышался сквозь шум волн и ветра звук, заставивший (если бы это было видно во тьме) побледнеть бывалых ладейщиков. То был шум прибоя. Ладью тряхнуло, раздался скрежет и все попадали с ног. Когда ругаясь, они, поднялись, оказалось, что палуба приобрела наклонное положение. Однако волны разбивались где-то позади, и пробоин, судя по всему, не было. До утра, вероятно, можно не беспокоиться, что пазы корпуса разойдутся.

— Засели на банке. Хотел бы я знать — где? — проворчал Гунн. Впереди им мерещился какой-то неяркий свет, появлявшийся в минуты затишья.

Вскоре начало светать, развиднелось и потихоньку различимы стали очертания крутого берега, к которому занесла их судьба. Наконец первые лучи поднимающегося солнца озарили воды, и вскрик вырвался у всех при виде зловещих скал Ятхольма! Каким-то чудом не задев ни один из подводных камней, корабль ночью засел на каменистой банке у самого Проклятого острова — причем засел прочно.

— Ничего не поделаешь, придется высадиться и поглядеть что к чему. Посмотрим, не отыщется ли подтверждения древней легенды? — сказал Бор, понявший, что мерцание, замеченное ими в темноте, было свечением страшного тумана, оттесняемого ветром от берега. Теперь было ясно, что их пригнало к северной стороне Ятхольма.

Но вначале, спустив на воду свою лодчонку, несколько человек во главе с Гунном привязали ее к кораблю и принялись изо всех сил грести, в то время как Бор подталкивал судно с другой стороны, стремясь стащить его с мели. Наконец, заскрежетав, черная громадина сползла глубже, и ее притянули к берегу. Здесь корабль привязали к скалам. Бор, Гунн и Талма отправились на разведку, оставив остальных наводить на судне порядок.

По удобно расположенным камням они взобрались на береговой обрыв, причем Бору показалось, что в древности, здесь поднималась сглаженная временем лестница. Сверху, со скал, открылось обширное почти безжизненное каменистое плато, понижающееся внутрь, поросшее редкими скрученными соснами и кустами. В середине его виднелась округлая впадина, на дне которой поблескивало голубое озерко. Они двинулись в том направлении, и чем дальше шли, тем больше окружающая местность походила на поле битвы древних гигантов: камни везде были расколоты, раздроблены титаническими ударами гигантского молота, но поверхности сколов выветривались не одну тысячу лет.

— Смотрите! — показал Талма, да и сами они уже увидели — две колеи, проложенные в камне. В незапамятные времена огромные колеса прокатились по твердой породе, увязая в ней, будто в осенней грязи! И несмотря на тысячелетия, прошедшие с той поры, оплавленный камень почти не поддался разрушению.

— Большая колесница с раскаленными железными колесами могла оставить эти следы! — сказал Гунн. Они вспомнили древние предания и обломок железного обода, найденный в горах Тундар, в логове Чернобога, и стали внимательнее оглядываться по сторонам. У конунга шевельнулось даже сожаление, что знамя Прии осталось на корабле, но возвращаться было далековато, а угрозы пока не предвиделось никакой.

Колея привела их к огромной каменной плеши, окружавшей впадину с озерком. Твердая глыба, такого же оттенка, что и все окружающие камни, искрошенная страшным ударом почти до основания, лежала в конце колеи. А за нею поднимался взрыхленный вал из обломков, обрамлявший впадину.

— Здесь она разбилась, а главная часть, наверное, рухнула туда, — князь указал на округлую воронку впадины. Вода в озерке казалась прозрачной, но мелкой: за долгие века дно, где, возможно, были остатки колесницы, покрыл слой наносов.

Несмотря на то что не было еще и полудня, жара поднималась над каменистым плато, и никакого дуновения не ощущалось здесь со стороны озера. Они пошли вокруг вала и внезапно натолкнулись на остатки круглого строения из камней, странным образом напомнившего Бору развалины зданий ненянг, виденные им в котловине Карнасьяур.