— Павла Петровича мы и сами хорошо знаем. Врачи ему не разрешают.

— Врачи ошибаются, уверяю.

— Ну, это ты уж того… Медицине мы предписывать не можем, кого больным считать, а кого здоровым. А по поводу записки Герасима Кузьмича напиши объяснение. И смотри, чтобы никакой склоки. Будь выше этого.

— Постараюсь.

«Постараюсь». Легко обещать. Как не покажешь виду, когда каждый день приходится встречаться, когда надо советоваться по любой мелочи.

Прощаясь, секретарь обкома сказал:

— Рассматривали мы твои предложения, товарищ Криницкий. Принципиальных возражений нет. Связывались с Москвой. Товарищи из ЦК предостерегли, чтобы не больно увлекались реформами. Главное — содержание газеты, ее боевитость. В порядке исключения… Но строго в пределах существующих штатов и фонда заработной платы. Если рубль, дескать, переложить из одного кармана в другой, все равно не станет двух рублей. Но прежде чем писать приказ, обсудите на собрании коммунистов редакции, учтите замечания коллектива. Если пригласите на собрание — приду.

Чтобы осуществить задуманное, мало провести собрание, нужны единомышленники, люди, которые так же, как и он, верили бы в полезность намеченных изменений, взялись бы за дело с душой. Герасим Кузьмич будет только мешать. Неужели этого не понимают в обкоме? У них и случай есть подходящий — Герасиму Кузьмичу по возрасту пора на пенсию.

Черт с ним, с этим Кузьмичом. Нельзя весь день только о нем и думать. Посмотрел на часы. Двенадцать, поздновато. Может быть, и не спит еще. Позвонить. Последние дни его все больше и больше радовало общество Жени. Девушка льнула к нему, как былинка в непогоду к стволу дерева. Он не думал о том, нравственно или безнравственно поступает. Да, Женя значительно моложе его. Но она ищет с ним близости. Сейчас ей нужна сильная и крепкая опора. Так почему ему избегать этих встреч? Кумушки скажут, что они не пара. Анатолий, конечно, больше подходит ей по возрасту. Но она сама предпочитает его своему юному другу. Может, и не стоит кружить девочке голову? Но почему кружить? Разве он уже не может думать о семье? С Женей ему светлее, он чувствует прилив сил, молодеет. Если она согласится…

Снял трубку телефона. Только услышал голос Жени, как на пороге с полосой в руках появился Герасим Кузьмич. Не желая при нем вести разговор, лаконично сказал не то, что думал. Хотел пригласить ее пройтись по ночному городу, а произнес два слова:

— Не спишь? Зайду…

Женя, судя по всему, растерялась. Несколько секунд молчала, потом нерешительно ответила:

— Пожалуй, поздно. Все равно заходите, буду рада.

Криницкий повесил трубку, вопросительно посмотрел на заместителя.

— Матрицую последнюю полосу.

— Добро. А я ухожу.

— Имеете полное право. Два дежурных редактора — излишество.

— Совершенно верно, — согласился Криницкий, — машина мне не понадобится, распоряжайтесь сами.

— Старая галоша? — услышал Павел Петрович в телефонной трубке голос Криницкого.

— Вспомнил наконец.

— Чем занят? — осведомился Олег Игоревич.

— Ловлю одного управдома. Понимаешь, жалуются люди на него.

— Нельзя ли охоту на управдома перенести на завтра?

— А сегодня?

— Сегодня поедешь со мной в Заозерное.

— Купаться рано. К рыбной ловле не приучен.

— В ресторане посидим, за рюмкой водки поговорим. Исповедаться хочу, — признался Криницкий.

— Нашел попа.

— Поп не поп, а рассказать тебе об истории, которая со мной приключилась, должен.

— Заходи к нам. Тамара…

— Мужской разговор. Спектакль «Сонет Петрарки» видел?

— Старик полюбил молодую…

— Примерно. Так едешь?

— Куда идти? Или ты за мной заедешь?

— Встречаемся в шесть под часами.

12 мая

«Ах, постой, я ее не ругаю. Ах, постой, я ее не кляну». Хорошо это звучит у поэта. Я же не могу молчать. Ругаю и кляну. В мыслях подбираю ей самые мерзкие клички и все-таки… Что все-таки? Неужели я люблю эту дрянь? Думать о ней не хочу.

Итак, переключим телевизор на другой канал. Посмотрим программу центрального телевидения. Послезавтра состоится долгожданное собрание, на котором станут рассматривать «прожект» Криницкого о перестройке редакции. Старый павиан любезно мне улыбается, даже похвалил за паршивенькую зарисовку в номере, посвященном Дню Победы. Ну что ж… Пусть Женя с ним будет счастлива.

Опять о ней. К черту. Лучше напишу, какие конструктивные предложения мы внесем на собрании. Написали от имени всего отдела писем.

Ввести на страницах «Зари» постоянные рубрики: «Командировка по просьбе читателей», «В редакцию пришло письмо…», «Размышления над письмами», «Письма с комментариями», «Репортаж ведет читатель». Я еще настаивал, что при отделе писем надо создать «Институт общественного мнения», вести социологические исследования. Правда, я толком не мог объяснить, чем будет заниматься этот «институт», кто станет вести социологические исследования. Но все-таки что-то на сей счет в наших предложениях написано.

Наиболее воинственно настроен Виктор Светаев. Он считает устаревшими сами понятия рабкор и селькор. Активом в редакции могут считаться только люди пишущие, владеющие словом, хорошо грамотные — они теперь есть повсюду — в учреждениях, на фабриках, заводах, совхозах, колхозах. Прошло то время, когда в газеты слали сигналы малограмотные и т. д. А те, кто пишет в редакции жалобы и кляузы, отнюдь не могут считаться активом. Для них должен существовать отдел жалоб. При этом он ссылался на точку зрения, высказанную главным редактором, но, право, Криницкий говорил о другом, — о том, когда журналисты пишут статьи за тех, кто может это сделать превосходно сам.

Написал о редакторе, а вспомнил о ней. Неужели телевизор самопроизвольно опять переключился на местный канал? Сказал — не буду думать о ней и не буду. Точка.

13 мая

Встретил ее, хотел пройти мимо, даже отвернулся. Она же, как ни в чем не бывало, схватила меня за руку:

— Чего ты от меня бегаешь?

— Праздный вопрос. Даже дети знают, что третий лишний.

Печалова взяла меня под руку, мы пошли знакомой аллеей парка. Напрасно она избрала этот путь. К прошлому возврата нет. К прошлому? Она утверждает, что никакого прошлого не было. Обвиняет меня, что, уезжая в командировку, я о ней не вспоминал. Никогда и ничего серьезного между нами, мол, не было. Просто дружба. Что-то в этом роде.

Я не спорил. Глупо было спорить. Черт возьми, неужели ничего не было? Перелистываю страницы дневника. Цитаты о любви, отчеты о встречах. Именно отчеты. А чувства? Но почему я злюсь, не нахожу себе места?

Наплевать бы на все это! А мама донимает: «Толя, чего сидишь дома, пошел бы погулял. Что-то Женя давно у нас не была?»

Задохнуться можно от такой заботы. Все-таки Есенин мировой поэт. Его стихи за живое задевают.

А Женя-то!

14 мая

Есть на свете привязанность, верность. Чуть свет вернулся из бегов Сережка. Оказывается, ездил на свидание к матери. Эта непутевая женщина, которая исковеркала мальчишке жизнь, для него самый дорогой человек. Привез нам письмо от матери. Благодарит и снова клянется, что готова преодолеть все, лишь бы сынок был счастлив.

Такой поверишь! Стоит ли вообще верить женщинам? Вот в чем вопрос, Толя.

Когда-то я в дневнике сделал выписки из «Триумфальной арки» Ремарка, причем никак не думал, что они так подойдут к моему сегодняшнему настроению. Хватит детства! Пора кончать с дневником навсегда. В корзину его, в корзину! К чему воскрешать мертвых. Не хочу встречаться с привидениями.

Редакция «Зари» напоминает растревоженный улей. Настал день собрания, к которому Криницкий готовился с момента возвращения в Принеманск. Свой доклад он начал с притчи о том, как в редакции убили тигра. Один удачливый охотник убил тигра. В этом крае тигров видели только в клетках заезжих зверинцев. Все удивлялись, строили предположения, как тигр оказался в столь необычных для него местах. Гордый охотник решил поделиться своей радостью с читателями областной газеты. Позвал он сына-грамотея, и стали вдвоем сочинять заметку. На подробности не скупились. Все описали: как охотник шел по лесу, о чем думал, как выскочил из засады тигр, как охотник выстрелил. Указали вес тигра и его длину от кончика хвоста до кончика носа, приложили к заметке составленное по сему случаю авторитетное заключение местных ученых и любительский снимок убитого тигра.