— Оставь, прочту.

— Это надо ставить в номер.

— Хорошо.

Соколов и Платов настояли, чтобы вместо струсившего Рындина поехал в лес Олег Криницкий. Откровенно говоря, я не верил, что такое боевое задание, требующее не только журналистских навыков, но и организаторских способностей, окажется ему по плечу. Свои сомнения я высказал товарищам, но с их предложением согласился, забыв, что эту кандидатуру, но с других позиций, рекомендовал и Рындин. В конце концов выбор у меня был невелик.

— Я оставлю место на первой полосе, — все еще топтался возле стола Викентий. Ему явно хотелось увидеть, какое впечатление на меня произведет статья.

— Вместо передовой?

Не улавливая иронии в моем ответе, секретарь попросил:

— Ты все же прочти.

Я стал читать. Статья была невелика — всего три странички. Криницкий писал страстно, с публицистическим накалом. Он упоминал об анонимных письмах с угрозами, которые получали лесорубы. О том, с каким пренебрежением отнеслись рабочие к запугиванию бандитов. Лесорубы в эти дни работают с особенным жаром. Они знают, что лес сегодня нужен для того, чтобы восстановить разрушенные города и села, чтобы люди могли из землянок перейти в дома, жить, как полагается людям. В конце статьи Криницкий сообщал, что лесорубы создали отряды самообороны и худо придется тем бандитам, которые рискнут сунуться в лес. В скобках, к сведению редакции, Олег писал, что у лесорубов нет ни винтовок, ни автоматов. Надо бы поговорить с органами, чтобы им выдали для самообороны немного оружия.

— Не ожидал, — признался я Соколову. — Посылай в набор. — И неожиданно для себя сказал: — Черт с тобой, согласен — ставь на первой полосе, внизу где-нибудь.

— Может рискнем вместо передовой, а, Павел?

— За подписью нельзя. А без подписи…

— Нет, ее без подписи ставить негоже. Тут уж почерк автора виден.

— Только не увлекайся и не захваливай Криницкого. Может, это случайный успех.

В кабинет без стука вошел муж Ольги Разиной:

— Не выгоните? Заглянул на огонек.

Я пригласил гостя сесть и прокурорским глазом пройтись по статье Криницкого. Разин быстро пробежал страницы, потом снова, уже внимательно, прочитал статью от строчки до строчки.

— Каким видом связи доставлено письмо? — спросил он профессиональным тоном.

— С нарочным, — ответил вместо меня Соколов.

— Это уже лучше. Но такие сведения надо посылать фельдсвязью.

— Чего же тут секретного? Мы в номер даем, — сказал я.

— Кое-что можно опубликовать. О трудовых обязательствах, патриотическом подъеме лесорубов.

— Об угрозах националистов мы тоже оставим, — упрямо сказал я. — На пленуме об этом говорили.

— Зачем такой воинственный тон, Павел Петрович? Вы просили моего совета — я его даю. Выступите преждевременно и спугнете пташек. Мне кажется, что предложение об отряде самообороны весьма рискованное. Кто же лесникам оружие доверит? Дураков нашли. Дашь винтовку, а они уйдут в банду.

— Если бы мы не доверяли народу оружие, то разве выиграли бы войну?

— Сравнили. То армия. Там военная дисциплина. Командиры, комиссары, каждый человек на виду. Особисты не дремлют. И то бывали случаи…

Я заметил, что Соколов за все время, пока говорил Разин, даже не глядел на него. Потом молча поднялся и уже возле дверей сказал:

— Надо макет составлять, простите.

— Статью, как и договорились, ставим на первой полосе, — подтвердил я.

После ухода Соколова наступила одна из тех неприятных пауз, когда оба собеседника ждут, кто первым начнет разговор. Я знал, что Разин заглянул в редакцию неспроста. И уж, конечно, не символический огонек тому причиной. Разин не заставил долго ждать:

— Нельзя быть таким горячим, дорогой мой редактор… Послушайтесь житейского совета «семь раз отмерь, один отрежь»… Такие вопросы надо решать не спеша, чтобы враг не использовал нашей опрометчивости.

— Спасибо. Но вы-то не за этим пришли в редакцию, наверное, есть ко мне дело. Я слушаю.

— Дела особенного нет. Просто выпала свободная минутка… Мне хочется с вами ближе познакомиться. Я уже, кажется, говорил, что жена о вас очень высокого мнения. Если бы я хуже знал ее и вас, то мог бы приревновать, а так верю. Потому и хочу, чтобы вы как-нибудь зашли к нам с Тамарой Васильевной. В городе без друзей трудно.

— Это верно.

— Вот и хорошо. А то знаете, честно говоря, не нравится мне, что очень уж много идет разговоров о ваших отношениях с моей женой.

— Ах, вот в чем дело, — я почувствовал, что краска заливает щеки. — Но это же гнусно!

— Опять горячитесь, Павел Петрович. Кипятиться мне нужно, а я вас в гости приглашаю.

— Спасибо. Но сами-то вы, надеюсь, понимаете, что подобные сплетни могут распространять только подлые люди.

— Конечно, — согласился Разин. — Кстати, зачем вам понадобилось увольнять Рындина?

— Он патентованный трус.

— И все-таки не стоило этого делать. Он, видите, написал в коллегию, что вы мстите за критику, что он будто бы сигнализировал о вашей моральной нечистоплотности. Упоминает в связи с этим имя моей жены. Неприятно.

Я долго не мог успокоиться. Зачем приходил Разин? Ходатаем о Рындине или тактично напомнил о том, чтобы я не заглядывался на его жену. О втором нет нужды предупреждать. Что же касается Рындина, то пока я руковожу редакцией, он у нас работать не будет.

Вошла секретарша и положила на стол мокрые полосы.

В редакцию заехал Александр Чувалов. Он долго тряс мне руку:

— Почему редактор о нас забыл?

Не ожидая ответа, похвастал, что создали первую фронтовую бригаду — дескать, мои советы помогли. Но крестному (выходит, что я — крестный отец бригады) на первых шагах стоило бы уделить ей больше внимания. Разговор шел при Урюпине. Потом, когда Виктор Антонович вышел из кабинета, Чувалов, подмигнув, сказал:

— Только что оттуда и прямо к тебе. Все-таки как-никак соучастники.

Еще на пленуме Александр Сергеевич постепенно пришел к мысли, что в инциденте с Саратовским мы оба повинны. Если бы тогда он не был занят мной, то, может быть, более внимательно выслушал незнакомого человека. Я не стал возражать.

— Цирк, доложу тебе (кстати, на ты мы с ним тоже перешли во время пленума). Вчера мне звонят, предупреждают, — рассказывает Чувалов, — к 9 часам вызывает второй секретарь обкома. Я сразу, конечно, сообразил, зачем ему понадобился. Снимай штаны — пороть будет, а плакать не моги, виноват — не виноват.

Прихожу в обком, сам понимаешь, пораньше. Захожу в приемную — там небольшая, но дружная компания. Заведующий горжилотделом — раз, заведующий облздравотделом — два, председатель Принеманского горисполкома — три, облсобес — четыре. Стоят у окна, мирно беседуют. Я секретарше, значит, говорю, что к девяти часам меня Андрей Михайлович вызывал. Она отвечает: «Знаю. Ждите. Товарищи тоже ждут». От сердца немного отлегло. Значит, думаю, не по тому поводу, как видно, совещание должно быть какое-то. Ровно в девять Саратовский прошел к себе в кабинет. Не останавливаясь, головой нам кивнул, секретаршу попросил газеты принести. Ждем — вызовет сейчас. Ничего подобного. Полчаса проходит — тишина в приемной. Так телефон изредка звонит. Секретарша соединит с Саратовским, и опять тишина.

Председатель горисполкома сел на подоконник, закурил. Секретарша вежливо сделала замечание: «Простите, товарищи, у нас не курят, и на подоконнике сидеть неприлично».

Председатель возмутился:

— Как это неприлично? Стула же у вас в приемной ни одного нет. Сорок минут ждем, присесть негде.

— Были и стулья, и кресла, — объяснила секретарша, — вчера вечером Андрей Михайлович попросил вынести их из приемной. Вот только для меня стул оставил.

Ноги изрядно устали. Что, думаю, за чудачество такое. Обращаюсь к секретарше:

— Я на минуточку в коридор пойду, покурю. Как вызовет, вы мне крикните. Я на диване буду.