— Ты никак специалист по конской части? — осведомился Гучков у сапера.

— Нет, — ответил он. — Я полеводом был.

После полудня в немецких окопах стало оживленнее, раздавались громкие голоса, по траншеям заходили солдаты.

— Обеденный час у немцев, — догадался Гучков и вздохнул. — А нам придется до полночи собственные языки сосать.

— Перетерпим, — протянул сапер. — Суп да каша от нас не уйдут. — Помолчав немного, он добавил: — А вот в тылу народ мучается. Моя баба пишет, что колхоз весь хлеб сдал государству. Для фронта, стало быть, а колхозники на одной картошке сидят. О хлебе позабыли.

Гучков покосился на него и кивнул головой.

— Ваши хоть картошку имеют, а моя семья уголь, что ли, есть будет? Она на шахте живет, в Донбассе, а там сейчас немцы хозяинуют. Как подумаю о жене и детях, так, поверишь ли, кусок в горле застревает.

— Застрянет, — согласился Иван Иванович. — Для народа война — сплошное мучение. — Он вынул кисет и протянул Гучкову: — Закурим, чтобы дома не журились.

День казался утомительно длинным. Каждый из разведчиков много дум передумал за это время.

Когда начало темнеть, Глушецкий приказал стреножить пленного и завязать рот. Пленному он объяснил, почему так делается.

— Еще раз предупреждаю: вздумаете бежать или кричать, убьем на месте.

Пленный торопливо закивал головой.

У немцев закончился ужин, а Глушецкий не спешил выходить. Ему хотелось дождаться часов двенадцати ночи. Но разведчики и сапер несколько раз так тяжело вздохнули, что Глушецкий, не дожидаясь полуночи, скомандовал:

— Двинулись!

Шли в полный рост. Впереди Гучков и сапер. За ними пленный. Позади него Добрецов. Он почти упирал в спину пленного автомат. Глушецкий шел чуть в стороне от Добрецова, держа в одной руке пистолет, в другой гранату. Автомат он повесил на плечо.

Не доходя до окопов метров пятьдесят, Глушецкий остановил разведчиков и распорядился, чтобы теперь ползли по-пластунски, не спеша и прислушиваясь. И только сапер и Гучков поползли, как пленный быстро повернулся и выхватил у Добрецова автомат. Молниеносный удар в челюсть не дал ему возможности выстрелить. Вскинув руки, пленный упал на спину. Добрецов и Глушецкий насели на него и скрутили назад руки.

— Шляпа, — прошипел Глушецкий.

— Не ожидал я от него такой прыти, — виновато пролепетал Добрецов.

— От фашиста всегда жди какую-нибудь пакость. Заворачивайте его в плащ-палатку.

Сапер и Гучков вернулись. Несколько минут разведчики лежали, не двигаясь, прислушиваясь, не всполошились ли немцы. Но кругом было тихо, и разведчики поползли к окопу, таща за собой плащ-палатку с пленным. Сапер полз впереди метрах в пяти. Плащ-палатка шуршала, цепляясь за камни и сучья. С замирающим сердцем поглядывал Глушецкий вперед, опасаясь, что вот-вот раздастся окрик и их обнаружат.

Шагах в десяти от окопа разведчики затаились. Несколько минут ничего не было видно, затем по окопу прошли два гитлеровца, о чем-то тихо разговаривая. Когда они удалились, где-то невдалеке послышался кашель. Вглядевшись, Глушецкий заметил в ячейке автоматчика. Откашлявшись, автоматчик короткую очередь из автомата в сторону нашей передовой Минут через десять он опять застрочил из автомата.

Разведчики пролежали не менее получаса, автоматчик не уходил. За это время в окопе больше никто не появился. Глушецкий зашептал на ухо Гучкову:

— Ползи и сними его тихо. Он мешает.

Гучков отдал командиру автомат, вынул финку и пополз. Вскоре фигура разведчика выросла позади автоматчика, а еще через мгновение не стало видно ни того, ни другого. Глушецкий беспокойно заворочался, испытывая тревогу. Что, если там не один, а два автоматчика? До него донесся приглушенный стон, а затем все стихло. Вскоре Гучков торопливо подполз к Глушецкому и, тяжело дыша, сообщил:

— Успокоил…

Теперь медлить было нельзя.

Разведчики ухватили пленного, завернутого в плащ-палатку, и поползли, напрягая все силы. Вот и окоп. Гучков и сапер перелезли через него, потом рывком дернули к себе плащ-палатку. Добрецов и Глушецкий подтолкнули ее сзади. Перевалив через бруствер, разведчики торопливо поползли, не оглядываясь. Еще сотня метров — и они будут у своих! У Глушецкого уже радостно колотилось сердце. Есть контрольный пленный! Да еще какой! Офицер-артиллерист! Что ни говорите, а полковник Громов замечательный командир, хотя иногда и строг не в меру, но всегда даст умный совет. Теперь не придется краснеть перед ним и он не посадит роту на одну пшенную кашу.

Неожиданно позади раздались крики, и в тот же миг вверх взвилась ракета.

«Обнаружили убитого автоматчика», — догадался Глушецкий.

Над головами разведчиков засвистели пули. Стреляли автоматчики из окопа. Откуда-то слева застрочил станковый пулемет.

Разведчики прижались к земле, но ползти не перестали. Остановились они только у минного поля. Глушецкий вытер рукавом катившийся по лицу пот и оглянулся. От окопов было добрых полсотни метров. Гитлеровцы, по-видимому, подняли тревогу, найдя убитого автоматчика. Глушецкий обратил внимание на то, что автоматчики весь огонь сосредоточили по проходу в минном поле. «Если они так охраняют проход, то с минуты на минуту жди артиллерийский и минометный огонь. Если сунемся в проход, то рискуем попасть под этот огонь. Будет лучше, пожалуй, если возьмем левее», — решил Глушецкий.

Он объяснил саперу, что надо ползти левее и там проделать новый проход.

— Понятно, — сказал Иван Иванович и пополз.

Разведчики двинулись за ним.

Догадка Глушецкого оправдалась. Проход в минном поле был пристрелян немцами, и через какую-то минуту в нем начали густо рваться снаряды.

Вскоре разведчики переползали через новый проход в минном поле, проделанный сапером.

В боевом охранении их встретили Семененко и Кондратюк.

Не скрывая радости, главстаршина стиснул в объятиях командира роты.

Пряные запахи весны на горе Колдун оказались особенно сильными. Здесь росло много деревьев. Хотя они и были иссечены осколками мин и снарядов, но с первыми теплыми днями распустили свои листья. Зазеленела земля. Теперь издали гора Колдун казалась нарядной, одетой в изумрудную одежду. Как-то капитан Труфанов принес в землянку Тани букет ранних цветов и поставил в стеклянную банку на стол, сделанный из снарядных ящиков. Вернувшись с охоты, Таня увидела цветы. Радостно удивленная, она спросила Катю, откуда они взялись. Та ответила, что их принес тот, кто влюблен. Таня покраснела, догадавшись, на кого намекала Катя. Первым движением ее было выбросить цветы, но, взяв банку в руки, она посмотрела на них, вздохнула и опять поставила на стол.

Ах, эта весна! Таня чувствовала, что весна поставила под сомнение все ее убеждения. В эти дни она часто вспоминала Виктора Новосельцева и упрекала себя за то, что была суха с ним и ни разу не позволила поцеловать себя. А ведь она любит его. Сейчас это чувство переполнило ее. Хотелось написать Виктору теплое письмо, полное ласки.

Может быть, Таня и поддалась бы обаянию весны, если бы не случай с Катей. В апрельские дни Катя потускнела, на ее лице появились пятна. Как-то, вернувшись с передовой, Таня застала ее плачущей.

— Кто тебя обидел, Катюша? — участливо спросила Таня, подойдя к ней.

Катя молча вздохнула.

Встав, она показала на свой живот и с горькой усмешкой произнесла:

— Вот плод любви.

Таня зарделась при этих словах. Она с жалостью и брезгливостью посмотрела на нее и с укором заметила:

— Зачем ты допустила до этого?

Катя утерла рукавом глаза и улыбнулась покорной улыбкой:

— Чему быть, того не миновать.

— Что же ты будешь делать?

— Сегодня приказали покинуть Малую землю, — проговорила Катя в раздумье. — Поеду, а куда — не знаю. Родные мои живут в Белоруссии. Там сейчас немцы.

— А к его родным?

— Туда нельзя. Там у него жена.

— Как?! — возмутилась Таня. — Ты гуляла с женатым человеком?