— Давайте, однако, Артем Архипович, займемся планом, — напомнил Глушецкий.

— Точно, — спохватился Гриднев и развернул свою тетрадь.

Глушецкий вынул из чемодана большую папку в коленкоровом переплете.

— Мы посмотрим, как планировал Уральцев. Это его дела, — заметил он.

Развернув папку, он увидел так и неоконченный очерк о Малой земле, личные планы замполита, вырезанные из газет сводки Совинформбюро, планы партийной политической работы. На обложке одной тетради стояла надпись «Ленин и моряки». Глушецкий вспомнил, что Уральцев писал на эту тему беседу к годовщине смерти Ленина, но провести ее не успел. Перелистав тетрадь, он увидел, что беседа написана полностью, и ему вдруг захотелось прочесть ее разведчикам. Пусть она напомнит им о близком человеке, с которым, может быть, они никогда в жизни встретятся, но память о котором сохранится в их сердцах.

Гриднев одобрительно отозвался о намерении командира.

Вечером, когда с передовой вернулся Семененко с товарищами, Глушецкий собрал всех разведчиков в наиболее просторном блиндаже.

— С нами нет нашего замполита, — начал он, — но у нас есть одна беседа, которую он не успел провести. То, о чем он хотел вам рассказать, прочитаю я.

Безымянная высота господствовала над Малой землей. Была она пологой, густо заросшей кустами колючего держидерева. По скату, обращенному к морю, проходила дорога из города в совхоз «Мысхако». В февральских и мартовских боях десантники дошли до нее, но дальше продвинуться не смогли. Дорога стала линией обороны. Гитлеровцы заминировали ее. Метрах в двадцати от дороги лежало второе минное поле и проволочное заграждение.

За высотой находились гитлеровские минометные и артиллерийские батареи, которые вели огонь по Малой земле.

Семененко, Кондратюк, Гучков и Логунов два дня и две ночи вели наблюдение за стыком противника на Безымянной высоте, где находились ракетчики. Во вторую ночь саперы проделали проходы в минных полях и в проволочном заграждении. Сделали они это довольно аккуратно, так что и днем нельзя было заметить проделанные проходы.

Весь третий день разведчики проспали в блиндаже стрелковой роты, державшей тут оборону. Первым проснулся Кондратюк. Выглянув из блиндажа и увидев, что близится вечер, он крикнул спящим:

— Довольно дрыхнуть!

Разведчики вышли из блиндажа и по ходу сообщения прошли к небольшой балочке, где протекал ручей. Умывшись, они сели на камни и закурили.

— В животе — тоска смертная, — протянул Кондратюк. — Догадается старшина прислать чего-нибудь заморить червяка или придется терпеть до завтрашнего утра?

— Сухой паек нам дали по сегодняшний вечер, — сказал Логунов. — Сверх нормы у старшины не допросишься. А я бы тоже не прочь… Эх, кабы знать да ведать, где нынче пообедать.

— Полкотелка горяченького неплохо было бы, — поддержал разговор Гучков.

— Прекратить балачки про харч, — сердито буркнул Семененко и облизнул губы. — У тебя, Кондратюк, дыра во рту насквозь просверлена, не можно ее наполнить.

— Эх, главстаршина, — с соболезнованием покачал головой Кондратюк и убежденно заявил: — Нет той птицы, чтобы пела, да не ела. Харч на фронте — наиглавнейшее дело!

— Цыц, говорю! — прикрикнул Семененко.

Кондратюк вздохнул и с завистью посмотрел на двух солдат, несущих в роту четыре ведра с супом и кашей.

— О! — неожиданно воскликнул он, хлопнув себя рукой по лбу. — Отличная мысль! Разрешите, товарищ главстаршина, сбегаю в батальонную кухню. Я так думаю, что никакой кок не откажет разведчикам!

Семененко одобрительно кивнул. Он сам тоже не прочь был поесть. Сухой паек разведчики закончили еще утром.

Минут через двадцать Кондратюк вернулся с двумя котелками в руках.

— Свет не без добрых коков, — сияя, сообщил Кондратюк. — Один котелок полон супа, другой — каши.

Из-за пазухи он вынул большую краюху хлеба.

Разведчики повеселели.

— Доставай личное оружие, — озорно блеснул глазами Семененко, вынимая из-за голенища ложку.

Ложки оказались, конечно, у всех.

— И вчера можно было? — спросил Логунов, опуская ложку в котелок.

— Можно, — ответил Кондратюк. — Промашку дали мы.

— Это точно, — с сожалением произнес Логунов.

Через несколько минут котелки опустели. Кондратюк протянул их Логунову со словами:

— Я принес, ты отнеси.

После обеда опять закурили, поджидая прихода командира разведроты.

Кондратюк вынул из кармана письмо и стал читать. Это письмо ему принес вчера Глушецкий. Первое за год, оно было настолько долгожданным, что моряк перечитывал его несколько раз. Писала мать из освобожденной в феврале от гитлеровцев кубанской станицы Усть-Лабинской. Сообщала, что отец ушел с казачьим ополчением в кавалерийскую дивизию и на днях прислал письмо.

— Пора сеять яровые, — оторвавшись от письма, в задумчивости проговорил Кондратюк. — Земля уже парует.

Семененко покосился на него.

— Трохи рановато, — заметил он. — У нас, на Украине, в апреле сеют.

— Так то у вас, — возразил Кондратюк. — На Кубани яровые сеют в марте, а иногда и в феврале. В феврале бывают у нас оттепели, которые называют окнами в весну. Кто успеет посеять в эти окна, богатый урожай соберет.

— Сеять, — протянул Семененко со вздохом. — А чем сеять? Нема ни зерна, ни тракторов, ни лошадей, ни плугов в колхозах, что под фашистами побывали. Разорили хозяйства, гады, шоб им очи повылазили!

— Государство поможет, — с уверенностью заявил Гучков. — Земле не дадут пустовать.

— То так, — согласился Кондратюк.

Он заметил около камня пучок свежей травы и протянул руку, чтобы сорвать. Семененко остановил его:

— Не трожь. Нехай растет…

— Эх! — вздохнул Кондратюк. — С каким удовольствием пошел бы сейчас прицепщиком на трактор…

— И не говори, — тоже вздохнул Логунов. — Благодать, когда весна в поле. От одних запахов пьянеешь. Помню, бывало… — И, не закончив фразу, махнул рукой, словно отгоняя воспоминания.

— Да, друзья, вторую фронтовую весну встречаем, — заметил Гучков, завертывая новую цигарку. — Первую в Севастополе встречали, вторую около Новороссийска. Где-то встретим третью.

— В Севастополе! — с убеждением заявил Кондратюк. — Раз уж погнали, так будем гнать.

— Дожить треба до той весны, — мрачно обронил Семененко.

— Живы будем — не помрем, — весело отозвался Кондратюк, пряча письмо в карман.

— Командир, кажись, идет, — указал рукой на траншею Логунов.

Семененко встал и посмотрел в сторону, куда указал Логунов. По траншее действительно шел Глушецкий, а за ним Добрецов. Главстаршина окликнул их. Командир роты помахал рукой в ответ. Через минуту он уже сидел с разведчиками.

Выслушав доклад главстаршины, Глушецкий несколько минут размышлял, потом сказал:

— Как стемнеет, поползете. За кустами затаитесь. В кусты не заползайте — они колючие и сухие, ракетчики могут услышать. Метрах в тридцати от их окопа замрите. Действовать советую после полуночи, когда у противника ослабнет бдительность. Но если момент окажется удобным до полуночи — действуйте. Чтобы не создать лишнего шума, оставьте автоматы. С собой возьмете наганы и гранаты Ф-1. Добрецов, выдай наганы.

Добрецов развязал вещевой мешок и стал вынимать наганы.

— Це вы правильно придумали, товарищ командир, — одобряюще заметил Семененко, проверяя барабан нагана. — Автомат сегодня будет помехой, а рукояткой нагана добре можно оглушить.

Разведчики отдали свои автоматы Добрецову.

— Добрецов будет ожидать вас в боевом охранении стрелковой роты, — сказал Глушецкий. — Я иду на НП командира бригады. Как дадите сигнал зеленой ракетой, так открываем огонь по пулеметным гнездам. Поддержим хорошо! Стрелять будут одна батарея семидесятишестимиллиметровых орудий, две батареи сорокапятимиллиметровых, минометная батарея. Ваша задача поймать ракетчика, а отход прикроем.

В это время Гучков неожиданно чихнул и закашлял. Глушецкий перестал говорить и внимательно посмотрел на него.