— Вот хорошо, — облегченно вздохнул Дюжев.

Невеста комендора радистка Надя в прошлую ночь приняла ледяную ванну. Немецкие артиллеристы подбили сейнер, на котором она находилась, и он затонул. Вся команда очутилась в воде, в том числе и Надя. Подошедший мотобот подобрал плавающих. Три человека, скрюченные судорогами, утонули. Пушкарев до самого прихода в базу переживал, не зная, спаслась ли Надя. Он не лег спать, а попросил у командира разрешения сходить на берег и разузнать, есть ли среди спасенных его невеста. Волновался и Дюжев, хотя виду не подавал.

Пушкарев был весел и в то же время озабочен. Пройдя на корму, друзья сели на стеллажи для бомб и закурили.

— Как ее самочувствие? — после некоторого молчания спросил Дюжев.

— Кто знает, — с горестными нотками произнес Пушкарев. — Вроде бы бодрая… Но я думаю, что не женское дело в такие переплеты попадать и, по-моему, она страсть как напугана.

— Ты ей ничего не передал?

— А у меня и нет ничего.

— Эх ты, — с укором покачал головой Дюжев, — а еще жених.

— Не гильзу же от снарядов понесу, — раздраженно сказал Пушкарев.

— Находчивость должна быть. На базарчик не сообразил забежать?

— И верно, — спохватился Пушкарев. — Можно было фруктов купить.

— То-то ж! Ну, я это дело исправлю. Командир разрешил мне отлучиться сегодня на часок. Соберу кое-что у ребят, сбегаю на базар. Как быстрее найти ее в госпитале?

Пушкарев объяснил. Дюжев побежал в кубрик. Комендор задумчиво посмотрел ему вслед и вздохнул. Он не ревновал Надю к рулевому: верил в ее любовь и верил в дружбу Дюжева. За годы жизни в матросской семье он еще не знал случая, чтобы матрос отбивал девушку у товарища, такого же матроса. Это считалось недостойным поступком, равным воровству. А известно, что за кражу матросы наказывали вора очень жестоко. Но Пушкарев завидовал характеру Дюжева. Ему казалось, что такой веселый, остроумный парень был бы более под стать Наде, любившей посмеяться.

После памятных именин сердце комендора оттаяло. Он доволен службой, своим командиром, своими товарищами. А после того, как нашлась Надя, он почувствовал себя самым счастливым человеком. Но характер не переломишь, не переделаешь. И раньше не был он веселым парнем, щедрым на шутки и прибаутки, таким и теперь остался. Одно умел он — петь песни, но и пел он большей частью рыбацкие, заунывные и тягучие. Вот и сейчас, когда Дюжев ушел и он один остался на палубе, песня сама запросилась. Глядя на серое море, комендор вполголоса запел:

Спустившись в кубрик, Дюжев осмотрелся. Никто не спал. Румянцев и Розов писали письма. Максим Шабрин, держа в руке книгу, говорил акустику Левшину:

— Не скажи, Борис, хорошие поэты, которые за душу берут, и сейчас имеются. Прочтешь Твардовского или Исаковского, и каждая строчка словно тобой сложена — так отвечает твоему настроению.

— Двух назвал — и обчелся, — с насмешкой проговорил Левшин.

— И еще есть, — уже загорячился Шабрин. — Кто написал стихи «Жди меня»? Все солдаты и матросы переписали их и своим женам и девушкам послали. Скажешь, Симонов плохой поэт? А кто не поет «Бьется в тесной печурке огонь»? Написал эту песню Сурков.

Дюжев подошел к ним и поднял руку:

— Разрешите вас отвлечь, уважаемые знатоки русской поэзии, на повседневную прозу. Есть предложение окружить заботой одного человека.

И он рассказал, в чем дело. Моряки переглянулись. Ни у кого ничего не оказалось, за исключением пригоршни жареных каштанов. Дюжев горестно присвистнул.

— Не густо. — И вдруг его осенила мысль: — Слушай-ка, Максим, ты ничего не имеешь против, если я к Лене заверну на минутку?

Шабрин уставил на него свои немигающие глаза.

— Зачем понадобилось? — спросил он подозрительно.

— Думаю использовать ее в своих целях.

Матросы рассмеялись, а Шабрин побагровел.

— Попробуй только…

Дюжев с укором покачал головой:

— Какие низменные мысли у тебя, Максим. Моя цель достать для Нади подарок. Вот я хочу обратиться к Лене за содействием. А ты уж…

Шабрин остолбенело посмотрел на него, потом перевел взгляд на Румянцева.

— Вот шалава, на слове ловит! — не удержался он от восклицания, в котором, впрочем, сквозило восхищение.

Высыпав в карман каштаны, Дюжев выскочил из кубрика и побежал в кают-компанию доложить боцману о том, что сходит с корабля по разрешению командира.

Ковалев сидел за столом над книгой, обхватив руками голову, и бубнил:

— Девиацией называется угол между магнитным меридианом и осью стрелки компаса, отклонившегося от меридиана под влиянием судового железа.

Напротив склонились над столом Ивлев и Душко. Они готовили очередной выпуск боевого листка.

Выслушав матроса, боцман молча кивнул головой и опять углубился в книгу.

Через минуту Дюжев уже шагал по пирсу.

Вернулся Дюжев через полтора часа, запыхавшийся, но с сияющим лицом.

Подсев к Пушкареву, рулевой сказал вполголоса:

— Морской порядочек! От твоего имени передал Наде каштанов, семечек, пять яблок и, можешь себе представить, лимон.

— Проворный ты! — с восхищением сказал Пушкарев. — Спасибо тебе.

— А ты, Сергей, — укорил Дюжев, — напрасно думаешь, что Надя перепугалась. Не из такой породы она. Я зашел в палату и слышу — хохочет. Уже подружек завела…

— Так мне ведь жалко ее, — признался Пушкарев. — Все же не мужчина.

Моторист Бабаев, подмигнув матросам, с наивным видом спросил Дюжева:

— А ты от Сергея не передал ей поцелуя?

Дюжев растерянно моргнул глазами, но быстро нашелся:

— Некогда было. Там мне другая девушка позывные давала. Вот, скажу вам, краля так краля. Весом на центнер. Около такой стоит якорь бросить.

А растерялся он потому, что действительно поцеловал Надю. Произошло это неожиданно. Когда она вышла его проводить, он в порыве откровенности заявил ей: «Мне нельзя любить тебя. Свою любовь я затаю. Но мы будем друзьями. Поцелуй меня, как друга, в первый и последний раз». И она, неожиданно для него, обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы. А потом еще погладила по щеке. И они условились, что об этом поцелуе не скажут Сергею.

Чертов моторист своим дурацким вопросом чуть не выдал его.

— Закрой поддувало, — цыкнул па моториста Пушкарев.

— Между прочим, — меняя разговор, обратился к товарищам Дюжев, — в доме Максимовой Лены у меня состоялась интересная встреча.

— Слышишь, Максим, — акустик Румянцев подтолкнул Шабрина локтем. — Хоть ты и «кошачий глаз», а свою Лену можешь проморгать.

Оторвавшись от котелка с кашей, Шабрин пренебрежительно сморщил свой ястребиный нос:

— Такого соперника не боюсь… Балаболка…

И он опять принялся орудовать ложкой.

Лицо Дюжева стало серьезным.

— Да, ребята, встреча была, — повторил он со вздохом. — Земляка встретил. В нашей Приморско-Ахтарской станице жил. Говорит, что партизан, а в Геленджике оказался по случаю болезни. Рассказал он мне такое, отчего кулаки сжимаются.

— О чем же он рассказал? — заинтересовался Токарев, садясь рядом с Дюжевым.

Но Дюжев только рукой махнул.

В кубрик спустился Наливайко. С усталым видом он сел на койку и молча стал снимать ботинки. В эти дни ему приходилось нелегко. Ночами он был в боевом расчете подносчиком снарядов, а днем готовил завтраки, обеды и ужины.

— Заморился, Кирюша? — участливо спросил Дюжев.

— Угорел малость в своем камбузе, — ответил он и лег на койку.

— Да, братцы, тяжеловатый путь к Севастополю, — проговорил Шабрин.

— Новороссийск возьмем, легче будет, — уверенно заявил Левшин.

— Не берется что-то он, — заметил Душко.

— А почему это? — задался вопросом Токарев. — Сейчас действуем только мы, катерники, рыбацкие сейнеры и мотоботы. А почему большие корабли не обеспечивают десант?