— Это еще почему? — удивился Новосельцев необычной просьбе.

— Не хочу за всех быть в ответе. Раньше я отличником был, а как попал на ваш корабль, так в боевой листок прописали. Карикатуру нарисовали — на черепахе едет мой расчет. На полминуты позже других объявил, что орудие к бою готово. А я при чем, если заряжающий укачался, другой задержался в кубрике.

— В сегодняшнем боевом листке?

— Час тому назад вывесили.

— Критика, значит, не понравилась?

— Какая там критика, — поморщился Пушкарев. — Сплошная насмешка. А мне не до веселья.

— И из-за такой критики проситесь в наводчики?

— Да. Хочу отвечать только за себя. Не до людей мне сейчас. И без того тошно…

Он вздохнул и насупился. Новосельцев заметил на его щеках и около губ преждевременные морщины, а на правом виске седые волосы.

— Хорошо, я подумаю. Можете идти.

«Что за человек? — стал размышлять Новосельцев, когда комендор ушел. — Почему он всех сторонится? Хочет отвечать только за себя, а за товарищей не хочет. Что-то происходит с парнем. Надо заняться им».

Новосельцев только вышел из каюты, как сверху спустился Школьников.

— Зайдем к тебе, — сказал Школьников, подавая руку.

Войдя в каюту, Школьников прикрыл дверь.

— Расскажи, Виктор, что произошло? — с любопытством спросил он Новосельцева. — В штабе говорят по-разному.

— О чем, собственно, говорят? — в недоумении произнес Новосельцев. — И почему это тебя так заинтересовало?

— Говорят, что ты в районе дозора затеял бой с самолетами противника и тем самым выдал противнику местонахождение дозора.

— Что за чушь! — возмутился Новосельцев, вскакивая. — Кто так клевещет на меня?

Школьников остановил его и усадил:

— Не горячись. Поступил ты правильно. А вот что произошло у тебя с помощником — мне не понятно. Он сказал, что ты недоволен им и поэтому вы разошлись.

— Я никому не говорил о наших взаимоотношениях.

— Он сам рассказал. Зачем тебе нужно портить дружбу с ним? Ведь он сын адмирала.

— Как и ты, — усмехнулся Новосельцев. — Ладно, раз Букреев заговорил о моей неприязни к нему, то и я открою карты, — и он рассказал ему о воздушном бое, о тетради с мыслями Букреева.

Школьников выслушал его, не перебивая, но, когда он закончил рассказывать, покачал головой:

— Послушай мое мнение, будь терпелив. Я не желаю тебе неприятностей. В глазах матроса офицер — непогрешимая личность, которая все знает, все умеет, никогда не ошибается. Вот что такое офицер. Матрос — исполнитель его воли, ему не положено обсуждать его действия.

— Матросы — это не бараны!

Школьников поморщился:

— Ну что за сравнение! Суворов говорил — каждый солдат должен понимать свой маневр. Так и матрос. Что значит свой маневр? Стоит сигнальщик на своем посту — пусть знает отлично сигнальное дело, остальное не для его ума. Моторист должен отлично знать мотор — и все. Акустик пусть изучает шумы. Офицер — это голова, а матросы и старшины — его руки, ноги, уши. Так, например, заведено на моем катере. А разве плохо выполняет службу моя команда? Ты же привносишь на военный корабль демократию. Твои матросы обсуждают действия помощника, его поведение. Не имеют права! О том, каков Букреев, они не должны были знать.

— Этого не скроешь.

— Перед матросами можно оправдать любой поступок. Скажем, ты сказал бы, что Букреев прав, когда не стал завязывать бой с противником. Можно придумать почему. А с ним наедине поговорил бы как надо.

Новосельцев рассмеялся:

— Эге, Владимир, ты, вижу, тоже мыслитель. Завел бы и ты тетрадь для своих теорий.

— Ничего смешного не вижу в том, что сказал, — обиделся Школьников. — Мой катер одним из лучших на флоте считают, а твой пока еще нет. Ты Корягина себе в пример берешь, а у него немало недостатков. Сидеть с матросами, пить с ними вместе вино, курить, рассказывать анекдоты — это игра в либерализм. А Корягин это делает. Он, между прочим, выручает тебя. Я должен был доставить к крымскому берегу разведчиков. А он поручил тебе, чтобы начальство сегодня тебя не вызывало. На себя удар примет. В этом отношении надо отдать ему справедливость — никогда не даст в обиду своего подчиненного.

— А не знаешь, кто на меня накляузничал ему?

— По-моему, Уздяков, — убежденно сказал Школьников. — У меня однажды была с ним стычка. Подрался я с четырьмя немецкими катерами. Пощипали меня основательно. Прихожу к Уздякову выписать материалы для ремонта, списать пропавшее имущество, а он мне заявляет: «Вас никто не обязывал ввязываться в бой с катерами. Об ордене, вероятно, мечтали и полезли в безрассудную драку. А материальную часть, имущество не сберегли. Дескать, это забота командира базы. А ведь мне орденов не дадут». Тут я не стерпел и поговорил с ним крупно.

— Что ж ты ему сказал?

— А я сказал: «Еще подобное слово — и я ударю вас чем-нибудь тяжелым».

Новосельцев хитро прищурился.

— Противоречишь себе, Володя. Уздяков ведь тоже офицер, а ты… Он посолиднее Букреева.

Школьников чуть улыбнулся тонкими губами.

— Погорячился, конечно. Так ведь он береговой офицер, интендантская душа. Уздяков имеет прескверный характер. Для него тряпка, килограмм краски или бензина дороже человека. Чуть что загубишь, бежит жаловаться командиру дивизиона. Что у тебя пропало во время боя?

— Часть шкиперского имущества смыта за борт, да дымовая аппаратура повреждена.

— Вот за это он и решил утопить тебя.

— Неужели он такой мелочный?

— Поживешь — увидишь.

Однако Новосельцев не поверил Школьникову. Уздяков образованный человек, он может быть мелочным, но не подлым. По-видимому, у него, как это бывает у некоторых хозяйственников, чувство бережливости доведено до абсурда. Конечно, с такими интендантами жить тяжело, но начальство ими дорожит, и поэтому приходится уживаться с ними.

Школьников поднялся и подал руку Новосельцеву:

— Счастливого плавания! Желаю удачи! Завидую, откровенно говоря. Мне опять в дозоре болтаться.

Когда он ушел, Новосельцев несколько минут сидел, собираясь с мыслями. Было неприятно, что кто-то распускает дурацкие слухи. Есть же еще у нас пакостливые людишки!

— Черт с ними! Пусть болтают! — тряхнул головой и вслух ругнулся Новосельцев. — У меня без них забот хватает!

Надев шинель, он полез на палубу.

К нему подбежал Ковалев и доложил:

— Бомбы сгружены. Шлюпка на борту.

— Добро.

Вскоре на корабль вернулся Ивлев. Криво усмехнувшись, он коротко сказал:

— Отказано.

— По какой причине?

— Он показал документы, из которых следует, что у нас бензина в достатке — хватит до Крыма и обратно и еще останется.

— А на самом деле?

— Хватит, конечно. Но при условии хорошей погоды. Я говорил капитану, что надо иметь в запасе, поскольку время зимнее. Но капитан прочитал мне мораль и повернул кругом.

— Какую же он мораль читал? — заинтересовался Новосельцев.

— Он сказал, что сейчас страна дорожит каждым килограммом бензина, что доставка его в Геленджик сопряжена с большими трудностями, что пора командирам и механикам понять это и начать борьбу за экономию горючего.

— Гм, — Новосельцев нахмурил брови. — Ничего не возразишь, правильно сказал. Ну что ж, Дмитрий Абрамович, будем надеяться, что силы небесные помогут нам. Идите к мотористам, поставьте им задачу. А я буду поджидать разведчиков.

Он сел около рубки на стул-разножку и стал ждать. Ему хотелось поскорее увидеть Николая. Почти три месяца прошло с тех пор, как они расстались. Адресами не обменялись, ибо не знали, кому где придется служить. В конце октября Новосельцев прочел во флотской газете очерк о подвиге группы разведчиков под командованием лейтенанта Глушецкого. Он вырезал его и хранил в чемодане. Больше никаких известий о нем не имел.

Ждать пришлось недолго. Несмотря на сумеречное время, Новосельцев сразу узнал среди появившихся на пирсе шести разведчиков, одетых в одинаковые ватные бушлаты, высокую фигуру Глушецкого.