Дорога пылила под копытами лошади, ободьями колес. Донская степь. Начало августа. Солнце обливает землю горячими лучами. Вокруг тишина, только слышны скрип повозки да глухой стук копыт. Едут четверо призывников на медицинскую комиссию. Скоро в армию.

Сергей Бодров, высокий, стройный парень, сгорбившись, сидит возле заднего колеса. Его серые выразительные глаза из-под приподнятых бровей с интересом глядят на окружающий мир. Степные просторы! Сколько раз в году они меняют свою окраску. Сразу после весенней распутицы степь выглядит безжизненно-серой — царство сухостоя. Но пройдет немного времени — и картина меняется. Незаметно как-то появляется на земле красочный ковер разнотравья: сине-фиолетовый шалфей, темно-красная румянка, пурпурный козелец, голубовато-серенький колокольчик, розовые головки клевера, желтые лютики.

Ранней весной загорается алым пламенем на солнечной стороне косогоров и полянах лазоревый цветок.

Теперь ничего этого нет. Степь серая от Польши, набирает силу шарообразный лапник, скоро он превратится в перекати-поле, будет носиться взад-вперед по воле ветра. Но неярких цветов вдоль дороги еще полным-полно. Эх, степь родная! Покидать тебя не хочется. Как это люди живут в больших городах, лесу, горах. Взгляду нет простора. А тут видны дали, горизонт!

— Смотри, скопец чёй-то заметил, — толкнул Сергея локтем сосед Мишка. Свесив ноги и положив ладони на колени, сидел он, всматриваясь в небесную синеву.

Птица, часто-часто махая крыльями, зависнув на одном месте, вдруг камнем ринулась вниз, почти у самой земли резко замедлила падение, подалась вперед, и уже затрепыхал, забился какой-то зверек в ее хищных лапах.

— Вроде суслик, — вновь нарушил молчание Мишка, — загляделся на что-то, больно уж они любопытные.

Да, в степи не укроешься от зорких глаз, она не любит ротозея!

— запел ни с того ни с сего лупоглазый Егорка. Это ему военкоматский конюх доверил Желтуху — немолодую норовистую кобылу. Но песню не подхватили.

— Нет, ребята, — задумчиво сказал Сергей, поправляя зачесанный набок русый чуб, — эта песня хороша, только не казачья. Зачинай, Егорка, другую.

Поехал казак во чужбину далекую На своем добром коне вороном, — полилась торжественно-печальная мелодия в тишине.

Желтуха неожиданно встала как вкопанная. Ребята соскочили с повозки, оглядели лошадь, колеса, сбрую. Все в порядке.

— Это она от удивления, — сделал вывод Егорка, когда кобыла без понукания опять не спеша пошла по дороге.

Вновь заговорил Мишка:

— Раньше-то как было: все знали, где им служить, да и конь свой рядом, вокруг знакомые, хуторские. Вот и мы были бы вместе. А теперь — кто куда, в разные стороны.

— Не вороши старину, — подал голос молчавший до сего времени парень с выгоревшими светлыми волосами. Неулыбчиво и отрешенно глядит он в одну точку горизонта. — Что прошло, того уж не вернешь. Надо покориться судьбе.

— Чё ни говори, а хотелось бы попасть в кавалерию, — мечтательно произнес кучер. — Красота-то какая, когда казак на коне! Давайте лучше песню сыграем, чем гадать и мечтать. На комиссии определят, кому и где служить. Пошел ты к ядрене Матрене со своей песней. Желтуха, зараза, то и дело норовит остановиться, когда мы затягиваем песню, а нам еще ехать да ехать, — незлобиво огрызнулся светловолосый.

— Читал я в газете «Сталинский клич», — сказал Сергей, — к концу этого, 1940, года у нас появится много таких танков, каких еще нет в мире. Вот бы куда попасть — в танкисты!

— Чё ты там будешь делать? Танкист должен быть невысоким, таким, как я или Егорка, а ты вон какая дылда, небось больше ста восьмидесяти сантиметров, а танкист не должен быть выше ста семидесяти. Не возьмут тебя туда, попомни мое слово. Могу даже поспорить на что хочешь, — поддразнивал Мишка.

— Еще как возьмут!

Мишка повернулся к Сергею и тихо спросил:

— Правда, что ты с Зинкой поругался? — его простодушное лицо выражало неподдельный интерес.

— Кто тебе сказал? — искренне удивился Сергей.

— Люська моя, — Мишка улыбнулся и поднял указательный палец вверх, — по секрету.

— Да нет. Просто одна неприятность получилась.

И парень рассказал, как два дня назад он провожал Зину домой. Около «разлучного» столба, где они всегда расставались, он поцеловал девушку. Стояли, слегка обнявшись, и не заметили, как подошла ее мать. Она врач, была где-то по своим делам. Мать этак хитренько улыбнулась, не говоря ни слова, взяла густо закрасневшуюся дочь за руку и увела в дом. «После этого мы еще не встречались», — с грустью закончил Сергей.

К военкомату подъехали к полудню. Ждать вызова на комиссию пришлось долго. Благо, у дощатого забора хорошая тень, там и расположились на жухлой траве. Что такое медкомиссия и как ее проходят, никто не знал. Прибывшие из других хуторов ребята тоже ничего толком сказать не могли. Жалоб на здоровье никто не высказывал, какие могут быть вопросы!

Заволновались, когда с крыльца военкомата объявили, чтобы призывники с хутора Черкасского шли по одному к врачам.

Процедура эта Сергею не понравилась сразу. Сначала потребовали раздеться догола и лишь потом стали измерять рост, взвешивать; затем заставили сжимать в кулаке какую-то штуковину, которая определяла силу, дуть в трубку, чтобы из одного цилиндра вылезал другой.

«Не дело это, — думал Сергей, — ходить по кабинетам в голом виде при чужих людях». Но покорно следовал от одного врачебного стола к другому. Слава богу, всюду были одни мужчины. Долго нигде не задерживали: со здоровьем все в полном порядке. Оставался последний закрытый кабинет самого райвоенкома. Около двери скопились нагишом парни. Слышались приглушенные голоса, шутки, смешки. Молодость!

Настала очередь Сергея. Он несмело вошел и аккуратно встал на прохладный пол босыми ногами. Прямо перед собой он увидел мать Зины Клавдию Сергеевну. В следующее мгновение пронзила мысль: назад в коридор! Но ослабевшие вдруг ноги не подчинились. Он так и остался стоять перед комиссией во весь рост — с широко открытыми глазами, безвольно опущенными руками и неприятным ощущением враз вспотевшего тела.

— Подойдите ближе, Бодров, — услышал Сергей женский голос. С усилием передвигая несгибающиеся ноги, он сделал робкий шажок, вновь остановился.

Сергей плохо слышал вопросы комиссии, отвечал невпопад. На вопрос: увлекается ли он спортом, — ответил, что играет на гитаре. Его неискушенная, гордая и прямая натура не могла смириться с такой «бессовестностью».

— Ладно, Бодров, — сказал военком, улыбнувшись, — одевайся и зайди в третью часть.

В кабинете сидели за столом трое незнакомых в штатском. На красной ситцевой скатерти не было ни единой бумажки. Тот, что посередине, с острым носом и почти квадратным подбородком, молчал. Двое других без остановки и поочередно бесстрастными голосами начали задавать самые неожиданные вопросы. Они, казалось, сверлили глазами призывника.

— Отец служил в Красной Армии?

— Только во время войны с Финляндией. Был на фронте.

— В качестве кого?

— Шофера.

— Почему раньше не служил?

— Казаки не призывались тогда на службу.

— Сколько будет, если умножить пятнадцать на десять?

— Сто пятьдесят.

— Мать работает?

— Домохозяйка.

— Сколько классов окончил?

— Девять.

— Чем занимаешься?

— Работаю экспедитором на нефтебазе.

— Где хочешь служить?

— В танковых войсках.

— Почему именно там?

— Люблю технику.

Вопросов было много: о семье, родственниках, друзьях. Но сложных не было. Потом они разом прекратились. Но тот, остроносый, гулким басом заключил: