Афанасий Малыгин придирчиво разглядывал разодетого художником в пух и прах упитанного, розовощекого Арлекина. Прочел и надпись над картиной.

— Смехота, да и только, — передернул он плечами, обращаясь к соседу. — Обрядился мужик в красные исподники да скачет на морозе, от жира бесится.

— Арлекин — значит иностранец, им впору и не такое чудить. Карикатура, заноза в задницу разлагающегося капитализма, — пояснил назидательно тот с глубокомысленным видом. — Ты не отвлекай, дай послухать, начинает, кажись.

Когда все расселись, Куковеров бодро покатил отработанный текст на притихший почтительно зал:

— «…Сегодня, с высоты полутора десятков лет, оглядываясь на пройденный вами путь, уважаемые товарищи колхозники, — набирал он разгон, — трудно не поразиться масштабам проделанной работы. О ней наглядно и убедительно свидетельствует повседневный, будничный облик сегодняшнего села, тот качественный уровень жизни и производства, когда в обиход вошли такие понятия, как интеграция, специализация, промышленная основа и многое другое. Колхоз представляет собой не только хозяйственную, но и массово-общественную организацию крестьянства, выражающую их коренные интересы».

Он звякнул пробкой графина, налил в стакан воды и, сделав несколько глотков, продолжал с самозабвенным видом читать дальше:

— «Как добровольная, построенная на демократических принципах организация, колхоз представляет… пардон, обеспечивает реальные условия для участия крестьян в управлении общественным производством. Наконец, товарищи, колхоз сегодня имеет еще и воспитательную функцию!»

Сидевших в зале текст этот понемногу укачивал, словно прибаюкивало на малой волне в легкую зыбь.

— Эвон как гладко стелет. Точно по газете, — толкнул позевывающего украдкой соседа дядя Епифан.

— Да уж, — вздохнул тот. — Бьет без промашки. Развитой. И не собьется.

— Тихо вы! — цыкнула на них сзади старуха Калиста.

— Ишь ухи навострила, ждет, когда про нее будет. К ней ведь тоже он захаживал, — ухмыльнулся сосед дядя Епифан.

Куковеров чеканил бодро, без запинки, будто расходившийся тетерев на току:

— Да, товарищи, колхоз у вас без пахотной земли; признаться, кому-то сегодня это может показаться парадоксальным, однако не следует забывать, что речь идет о хозяйстве, расположенном неподалеку от Полярного круга, где окрест дикие просторы топкой тундры. И все-таки у вас есть культурные земли, свыше трехсот гектаров сенокосных угодий. Пасутся тучные стада на обильных летних травостоях.

С первых лет своей деятельности колхоз немало заботился о развитии животноводства, хотя начал всего лишь с десятка коров и дюжины лошадей. Начало ему было положено в 1934 году, когда был построен с перспективой скотный двор. Тогда же был создан у вас и первый птичник, завезли кур на ботах из Архангельска. Правда, это благое начинание обернулось для несушек чуть ли не трагедией, не мне вам рассказывать подробности… Хм-хм.

По залу пошла зыбкая рябь смешков. И точно через брешь, пробитую в тягостной атмосфере официоза, смех побежал по рядам, кто-то шумно сморкался, послышались возгласы.

Куковеров бросил многозначительный взгляд на Коптякова, как бы давая красноречиво понять, что материал можно повернуть по-всякому, заставить молчаливо внимать аудиторию или рассмешить легким намеком в адрес былой нелепицы.

— Да, товарищи, не мне вам повторять эту трагикомическую историю, но я хочу напомнить о ней в связи с тем, что всякая идея остается голой идеей, если не находит под собой реальной почвы. Вашему колхозу эта маленькая неудача с птичником не принесла особого ущерба, а вот в соседнем, в Соянах, от нынешней птицефермы значительные убытки. Да, как говорится, семь раз отмерь, а один раз отрежь. Не были сделаны соянцами предварительные экономические подсчеты, не учли трезво местные особенности. В поморском крае, как диктует сама жизнь и вековечные традиции, рыбный промысел должен ставиться во главу угла. И не надо никаких эфемерных утопий, которые зачастую рано или поздно приводят к печальному положению хозяйство. В вашем колхозе решили пойти по другому пути, сделали акцент исключительно на глубьевой океанский лов.

— Насчет утопий — это правильно, — басовито загудел, почтительно вытерев губы, какой-то низкорослый дедок во втором ряду. — Наши корабли хоть и не утопли, это вы правильно говорите, но они ж таки калоши развалющи, что, того и гляди, либо море в непогоду приберет, либо угодят в док на капиталку. Мы ведь загодя ту покупку не щупали, позарились, что в кредит, вот и промахнулись. А теперь на-кася, выкуси! Да еще плати за них долги. Вы, как столичный корреспондент, не могли б, часом, помочь вернуть прежнему хозяину хоть в полцены, а нам заместо их чтоб один новый сейнер дали? Вот это было б дело!

— К сожалению, уважаемый, это не входит в мои компетенции, — замялся Куковеров. — Вопрос сугубо ведомственный… Но старые корабли — это частность, можно и подремонтировать. Со временем появятся у вас новые. Главное, товарищи, что вы на правильной стезе, стезе рыбного промысла. И при вашем горячем энтузиазме…

— Дак в разбитых калошах далеко не забредешь, хоть и по мощеной дорожке путь будет, — выкрикнул кто-то в зале.

В первом ряду поднялся Коптяков.

— Мы здесь собрались историю слушать или устроим дискуссию? — сказал он угрожающим тоном и обвел зал напряженным взглядом. — Надо же уважение к товарищу иметь, не перебивать на всяком слове. Он приехал историю писать, а не решать за нас хозяйственные вопросы.

— Дак история и есть хозяйственный вопрос, как я понимаю, — поднялся со своего места Марей. — У нас здесь, кажется, свободное обсуждение, а не лекция для малограмотных. И корреспондент давеча популярно выразился насчет демократических принципов… Надо, чтоб в истории было подлинно отражено и про кредит, и про стары карбасы, как помянул дед Анкиндин, и про невыплаченный долг государству…

— Ты погоди ерничать, ты сперва выслушай, пойми все с толком, прежде чем с критикой лезть, — осадил его Коптяков. — Имей же терпение. Потом и тебе дадут слово, ежели язык свербит.

— А мне не надо давать, я и сам возьму, — бросил Марей и сел на место, набычив голову. На скулах заиграли желваки.

Куковеров стал читать дальше. Он не сомневался в поддержке Коптякова. Задача у них сейчас была общая.

— Поморский труд в старые, еще дедовские времена был весьма нелегок. Вот картина, запечатленная известным советским писателем Серафимовичем: «Стоит Сорока на торосе, в руках длинный багор держит и пристально смотрит в холодную даль. Чтобы прокормить семью, залез он в долги к соседу-богачу. Надо рассчитаться с „добродетелем“ Вороной, и он отправляется на трудный и небезопасный промысел.

Бежит Сорока по льду, прыгая со льдины на льдину, проваливаясь по пояс. Вот уже ночь наступает, близится время отлива. Пора в обратный путь, но как возвращаться с пустыми руками? Чем расплачиваться с богачом Вороной? Ведь ждет он на берегу должника.

А тот отчаянно высматривает добычу. Смилостивилась к Сороке судьба — он добыл тюленя. Однако начинается отлив, и ему грозит опасность быть унесенным в открытое море. Спастись можно, только бросив зверя и налегке поспешив к берегу. Но страх перед алчным Вороной пересиливает. Сорока не решается бросить зверя. Его уносит в море. Отчаянно орудует он багром, чувствуя в душе, что близится его погибель…

Теперь никто уж не поможет, не поспеет, не услышит. И закричал: „Братцы, пропадаю, отцы родные!“ И этот безумный вопль дико нарушил ночное безмолвие… И замер в тонком морозном тумане».

Да, товарищи, многих постигла такая горестная участь. Хотя место этой разыгравшейся трагедии писателем умышленно не названо, но я могу с уверенностью сказать, что происходило это в ваших суровых краях.

…Честная политика раскулачивания надула паруса бывших купеческих судов уже не в их сторону — подвела к бедняцкому берегу. Народу стали принадлежать корабли! И это отрадно сознавать, товарищи. А теперь на смену деревянным шхунам в колхозы пришли железные сейнеры, они не дадут уйти юркой рыбе далеко…