— Думаешь, придет, польстится?

— Как знать, — проронил я. — А вдруг?..

— Ну поймаем его, так ничего ведь не докажешь после. Скажет, валялись, ну и подобрал.

— Это уже другой вопрос. Главное, узнать, кто он?

— Я вот подумываю: а не решил ли кто намеренно попугать? — высказал предположение Альфонсис. — Есть такие в округе, что давно таят на меня зло, мечтали бы выжить отсюда.

— Ты кого-то конкретно подозреваешь?

— Да много ли толку в бездоказательных подозрениях… Третью неделю мучаюсь этой загадкой, ночами почти не сплю, прислушиваюсь к малейшему шороху на дворе. Твой приезд для меня не только радость, но и моральная поддержка. Хотя выслеживать этого типа я не вправе просить тебя… — печально вздохнул он. — Рискованно!

Надо ли объяснять, что продолжил свой рассказ Альфонсис без особого воодушевления; давняя история загадочной смерти графа Нарышкина невольно сплелась у него в голове со странным происшествием в ночном лесу. Кроме того, как я уже говорил, человек он крайне мнительный, к чему располагает постоянное одиночество, и у него незаметно выработалась привычка разговаривать вслух с неким воображаемым собеседником. Впрочем, кому какое дело до его чудачеств. Вернемся к тому роковому дню, когда старый граф выехал на свою последнюю охоту. Услышанное от Альфонсиса я постараюсь передать вкратце и без излишнего сгущения красок, потому что многое, как мне кажется, можно приписать домыслам рассказчика. Хотя я и сам люблю иной раз приукрасить охотничьи истории, но никогда не злоупотребляю вымышленными деталями в ущерб правде.

…Оставшись один в скрадке, граф Нарышкин пребывал в превосходном настроении и не мог даже предполагать о грозившей ему опасности. Он прислушивался с трепетным сердцем к не столь отдаленному реву быков, малейшему треску в чащобе, где глубину леса уже окутывала мглистая вечерняя дымка. День истекал, окрашивая небо тревожными багровыми отблесками заката, солнце почти скатилось в пологую низину за холмами, трава наливалась влажным матовым блеском.

…Как у всякого охотника, чувства графа были в эти минуты особенно обострены, в крови закипал азарт, а все неприятные мысли и осадок после недавнего разговора с бароном Готтерингом отлетели куда-то прочь.

Барон являлся влиятельным деятелем ордена иллюминатов франкмасонской ложи. Организация эта отличалась деспотическим характером, жестким способом воздействия на своих членов, взаимным надзором и шпионством, не брезгуя никакими способами для достижения своих целей. О давней связи Нарышкина с орденом иллюминатов, казалось, все давно забыли. Готтеринг остановился проездом и лишь между делом намекнул в разговоре о необходимости помочь крупной суммой в каком-то новом предприятии. Граф отказался наотрез, хотя причиной тому была отнюдь не его скупость. Барон не настаивал и пожелал ему с самым благодушным видом и мягкой улыбкой на лице счастливой охоты в этот вечер.

…Наконец на поляне показались две оленихи. Они бесшумно вышли из ельника и принялись пощипывать траву, а вскоре следом за ними появился крупный бык с мощными ветвистыми рогами.

Граф приложил ружье к плечу и хотел уже выстрелить, но олени как по команде внезапно метнулись к чаще и скрылись. Что-то их напугало. Нарышкина это немало озадачило и раздосадовало, но тут он увидел нечто странное и диковинное, заставившее его опешить. Шагах в сорока из зарослей можжевельника выглянула кабанья морда, увенчанная оленьими рогами, причем они мерцали зеленоватым блеском, словно натертые фосфором. Чудище хрюкнуло, чуть сместилось вправо и уставилось на графа светящимися в сумерках глазами.

Нарышкин перед охотой никогда не пил, зрительным галлюцинациям подвержен не был и хотя отличался авантюрным складом характера, но никогда не страдал мнительностью и позорным малодушием. Повстречайся ему леший или сам дьявол и помешай случайно в охоте, он бы и их не задумываясь отхлестал плетью или угостил зарядом картечи.

Граф сообразил, что кто-то решил над ним дерзко пошутить или напугать, а посему, ничтоже сумняшеся, вскинул ружье и пальнул чуть повыше кабаньей морды. Раздался вопль, кусты затрещали, послышалась какая-то возня… Нарышкин злорадно ухмыльнулся и достал рожок, намереваясь подать сигнал своим егерям. Он успел еще услышать, как тонко пропела спущенная тетива, но в следующую секунду его отбросило неожиданным страшным ударом в шею, и все окружающее поверглось во мрак. Смерть была легкой, мгновенной, но так и осталось загадкой для егерей, которые уже под утро стали обыскивать тщательно всю поляну. Следы чьей-то крови, обнаруженные в кустах, вскоре терялись, а дальше удалось найти лишь отпечатки копыт двух лошадей.

Неожиданное событие потрясло всех в округе. Высказывались противоречивые предположения, но до истины так и не доискались.

Графа похоронили рядом с часовней, и о печальной истории его гибели, наверное, вскоре забыли бы, если бы не странное обстоятельство: по ночам в Даунаравском лесу раздавался чей-то предсмертный вопль, а на могильной плите графа то и дело проступало кровавое пятно. Жители ближайших деревень утверждали, что в сумерках на глухих дорогах появляется диковинный всадник в графском облачении, скачущий во весь опор на взмыленном коне. И хотя вреда он никому не чинил, но ходить в одиночку в лес побаивались, а приближаться к роковой поляне и вовсе не отваживались…

— И ты, здравомыслящий человек, веришь во всю эту чушь? — засмеялся я, когда Альфонсис закончил свой рассказ.

Он хотел что-то возразить, глянул за окно, где царила непроглядная темень и по-прежнему бесновался ветер, но потом, очевидно, решил, что спорить бесполезно, и махнул рукой.

— Не я ведь сам все это сочинил. От стариков довелось слышать. Легенда не легенда, а только и впрямь побаивались раньше браконьерить ночью в наших лесах. Были случаи, пропадали лихие охотнички, будто сквозь землю проваливались. Как говорится, ни слуху ни духу… А ты выйди один сейчас в лес, поброди часок-другой по обходам.

— Просто так, без особой необходимости? Но это же глупо, — пробормотал я.

— Днем мы все горазды не верить в байки, но недаром ведь есть пословица, что ночью у страха глаза велики. Я хоть и не робкого десятка, а вот не идет у меня из головы история с убитым оленем, не успокоюсь, пока объяснения не найду.

Кажется, Макиавелли сказал: «Привидения величественнее вдали, чем вблизи». Смешно предположить, что Альфонсис распространял легенду о смерти Нарышкина с целью запугать деревенских браконьеров, но незаметно для него самого она укоренилась в сознании и как бы обрела реальность. Предрассудки мнений заразительнее предрассудков интересов.

— Послушай, а не уехать ли тебе на недельку погостить к дочери? — предложил я. — Разгар охотничьего сезона миновал, в отпуске ты не был два года. Думаю, если все объяснить директору охотхозяйства, он пойдет тебе навстречу. Сторожку закроешь на замок. Я же тем временем поживу у Витаса и попробую что-то предпринять. Есть у меня одна идейка. Использую в качестве приманки твоего прирученного оленя. Ручаюсь головой — останется цел. Думается мне, все это дело рук какого-то приезжего. Слишком мудрено местным браконьерам охотиться с луком, да и практика нужна, чтобы хорошо стрелять. Ну а ежели объявится призрак графа Нарышкина, — усмехнулся я, — то, смею тебя уверить, и ему не поздоровится.

На другое утро Альфонсис получил согласие директора, а после обеда сел на рейсовый автобус и укатил в Пудожи. Перед тем мы распространили слух, что он уезжает дней на десять по срочному вызову к дочери.

Перво-наперво я наведался к егерю соседнего обхода Келе Жемайтайтису, рассказал вкратце о ночном приключении и попросил помочь. Сядь мы на ночь в засаду у кормушек, олени ни за что не подойдут, учуют издалека, но прирученный бык-трехлеток будет спокойнехонько кормиться. В пору гона он еще проявлял какое-то беспокойство, отвечал на призывный рев быков, но теперь страсть в нем перегорела. Осталось принять меры, чтобы таинственный лучник не ухлопал его за здорово живешь. Мы решили сделать для оленя некое подобие кольчужки из старой, порядком задубевшей шкуры, прикрепили к ней изнутри пару металлических пластин. Правда, вызывало опасение, что стрела может угодить не под лопатку, а в бок или шею.