— А кто предал Самсона? — спросил мистер Тобайас.

— Кто? Да Лилия, — ответил Вилли бодрее прежнего, чувствуя наши руки у себя на плечах.

Мистер Тобайас хохотал до упаду. Гнев его улетучился. Он испытывал огромное облегчение от того, что можно больше никого не тиранить, и слегка переусердствовал со смехом. Раскаты хохота, его напряженное, багровое лицо потрясли нас больше, чем его ярость. Вилли был окончательно сражен и уничтожен. Он сидел между нами, словно окаменев, и глаза его остекленели. Мы с Ллойдом почуяли совершающуюся в нем перемену. В нем появилось что-то зловещее и даже по-своему грозное.

— Он с забора упал, сэр, — вдруг выпалил Ллойд.

— Кто? Самсон?

— Нет, сэр! Вилли, сэр! Вилли Наттол. С забора он упал.

Об этом рассказывал нам сам Вилли, объясняя странную молчаливость, в которую он иногда вдруг погружался.

Мистер Тобайас воздел руки к небу. Ему, по-видимому, хотелось дать нам вволю насладиться звоном шутовских бубенчиков, которые он нацепил на темную мантию своей учености и важности. Но вот бубенчики разом умолкли, он посуровел и вышел из класса.

Тут же обратно прокрался мистер Пичи — вид у него был еще более затравленный и обиженный, чем обычно. Он подошел к окну и уставился на озаренный солнцем западный склон горы, круто уходивший ввысь. Ему хотелось туда — к покою и свету. Челюсти его продолжали свой неустанный титанический труд. За стеклянной дверью послышались какие-то звуки. Там стояла миссис Илфра Дэсмонд — учительница из соседнего класса. Она смотрела на мистера Пичи с нежностью и участием, и взгляд ее, казалось, способен был растопить дверное стекло. С таким выражением она смотрела на мистера Пичи вот уже два года — с самого того дня, как появилась у нас в школе, но он так и не пожелал выйти из своей скорлупы. Мисс Дэсмонд было лет тридцать пять, то есть она была ровесницей мистера Пичи. Даже мы сознавали, как велико тепло ее сердца и как мучительно одиночество. Она приехала в наши края из Сомерсета совсем еще девочкой, в совершенстве овладела уэльским языком, чтобы утвердить свое духовное родство с людьми, говорившими на нем, и стала самой ревностной преподавательницей этого языка в школе.

Желая привлечь внимание мистера Пичи, она пошаркала ногами по гранитным плитам коридора, но, оглушенный своим горем, он не заметил ее. Она прошла дальше по коридору, а он по-прежнему стоял, упершись взглядом в склон горы.

— А теперь, — сказал он очень тихо, — теперь мы перейдем к стихам.

Он имел в виду стихи, которые давал нам учить наизусть — каждому мальчику свое. Эти стихи были его единственной отрадой.

— Ллойд Триэрн! — вызвал он

Ллойд начал монолог Марка Антония. Он расправил плечи и вышел в проход между партами, чтобы было где развернуться. За эту декламацию — и в особенности за выражение величественной скорби, появлявшееся на его лице, когда он указывал перстом на гроб Цезаря, — ему неизменно присуждали трехпенсовую премию на состязаниях местных декламаторов.

Когда он кончил, мистер Пичи некоторое время молчал, поигрывая оконным шнурком и бормоча про себя: «Ведь: зло переживет людей, добро же погребают с ними»[28].

Затем, словно угадав, как хочется нам узнать, что творится у него в душе, он вскинул голову и вызвал: «Вилли Наттол».

Вилли встал:

Дальше этого Вилли еще ни разу не продвинулся. Ему так и не удалось осилить эти стихи.

— Садись, Наттол! — сказал мистер Пичи, — мы и без тебя знаем, что было дальше. Вот подожди, еще настанет день, когда и тебе какой-нибудь дурак притащит череп и спросит «что вы скажете?». Натаниель Эллис!

Это был я. Мистер Пичи часто вызывал меня декламировать грустный сонет, доставшийся мне при распределении. По-моему, это было его любимое стихотворение. Я начал, надеясь, что справлюсь с ним не хуже, чем Ллойд с Марком Антонием.

Мистер Пичи слушал со слезами на глазах. Он тер оконным шнурком себе лоб, словно хотел утишить боль, которую ему причиняла засевшая в голове неприятная мысль.

Прозвенел звонок. Мистер Пичи вышел из класса; вместо него появилась мисс Дэсмонд, и у нас начался урок уэльского. Наши родители владели этим языком, но нам они его почему-то не передали. Отголоски древней речи шевелились где-то в закоулках нашего мозга, однако изъясняться по-уэльски мы не могли.

Мисс Дэсмонд относилась к нам с ревностным, чуть ли не апостольским состраданием, поскольку считала своим призванием исправить великое зло. Она обрела то, что потеряли мы, и горела желанием возместить нам нашу утрату.

Столкнувшись в дверях с мистером Пичи, она бросила на него взгляд, но, занятый мыслями о своих невзгодах и обидах, он даже не посмотрел в ее сторону.

Голос у мисс Дэсмонд звучал раздраженно, и это казалось тем более странным, что в общем она хорошо относилась к нам. Она сразу же пошла в атаку на Вилли Наттола. Так уж он действовал на людей. Он сидел в самой середине класса, съежившись, желая одного — чтобы его оставили в покое, но стоило кому-нибудь из учителей прийти в дурное расположение духа, и раздражение свое он неукоснительно срывал на Вилли.

Мисс Дэсмонд попробовала вытянуть из него простейшие грамматические правила, изложенные на первых страницах учебника:

У mae’r bachgen yn yrafon — Мальчик в реке.

У mae’r cath-ary bwrdd — Кошка на столе.

У mae’r buwch ynycae — Корова в поле.

Проще некуда, но для нас в самый раз.

Вилли молчал. Мисс Дэсмонд склонилась над ним. От нее чуть веяло запахом сирени. Утренние огорчения трепетными тенями легли на ее лицо, и оно осунулось и побледнело. Она ударила желтым длинным карандашом по слегка приплюснутому носу Вилли. Мы с Ллойдом замерли, ожидая, когда грянет гром.

И он грянул. Вилли издал громкий нечленораздельный вопль. Мы с Ллойдом повскакивали с мест, чтобы пропустить его в проход между партами. Но Вилли уже вскочил на парту и в три прыжка очутился в первом ряду, сея на пути ужас и перевернутые чернильницы. Он ринулся в угол, где стояла рейсшина. Схватил ее и, размахивая как дубинкой, двинулся на мисс Дэсмонд. Лицо его было бледно как мел и совершенно бессмысленно. Рейсшина уже чуть не опустилась на голову мисс Дэсмонд, но тут она громко вскрикнула и бросилась вон из класса. Вилли за ней. Мы с Ллойдом и еще несколько ребят кинулись за ними. Мисс Дэсмонд скачками неслась через двор. Вилли бежал за ней по пятам, устрашающе размахивая своим оружием. И тут из боковой двери с необычайным для него проворством выскочил мистер Пичи в полном туристском облачении. В жизни я не видел столь великолепного спринта. Мисс Дэсмонд беспомощно прислонилась к кирпичной ограде. Вилли уже собирал силы, чтобы дать наконец выход своей ярости; в следующий момент он лежал плашмя на залитом бетоном дворе школы — это мистер Пичи дал ему подножку.

Мистер Пичи поднял Вилли. Вилли горько плакал.

— Только не туда! Только не туда! — кричал он, указывая на школу.

Он вырвался из рук мистера Пичи и выскочил в калитку, выходившую на горный склон. Мы последовали за ним — только мы двое, Ллойд и я, потому что он был наш друг.

Мы немного посидели с Вилли в небольшом овражке на склоне. Это было наше потайное убежище — место, где мы приходили в себя. Затем мы отправились к теплоцентрали в конце нашей улицы, и там старый машинист мистер Дэви усадил нас в кочегарке на теплые металлические плиты и разрешил смотреть, как он кидает уголь в топку. У мистера Дэви был кулек яблок и огромный запас морских историй; он поделился с нами и тем и другим. Наши страхи рассеялись, мы начали смеяться и очень скоро с восторгом рассказывали ему о своей давнишней мечте — собственном домике на вершине горы со множеством голубятен, где мы могли бы укрыться от суетной жизни долины.