Затем Холтье бежал. Как ему это удалось — неясно, и чем дальше, тем меньше можно было что-либо понять благодаря стараниям правительства замазать дело. Побег организован был со стороны, но, разумеется, не обошлось без помощи и попустительства тюремных служащих. Поселенцы ликовали, зато яростная волна демонстрантов-туземцев пронеслась по улицам столицы, и только что вставленные в окна губернаторской резиденции стекла снова усыпали осколками затоптанные клумбы под высокой стеной.

Такова была обстановка, когда два дня назад подполковник гарнизонного батальона королевских стрелков вызвал к себе офицеров на предмет инструктажа. Полковник Орринсмит был в годах и собирался в отставку; добросовестный и туповатый старый служака, весь изрешеченный пулями, он славился прямо-таки фантастической живучестью. Крепко напившись, что случалось часто, ибо он имел обычай таким образом отмечать годовщины своих тяжелейших увечий, полковник поддавался иногда на уговоры и демонстрировал свои шрамы счастливчикам, которые рассказывали потом приятелям, что это жуткое зрелище. Ходили также слухи — нижние чины им свято верили, — что, когда во время битвы при Эль-Аламейне полковника буквально разнесло на куски снарядом, его спасли лишь благодаря обильному переливанию крови, взятой у пленного итальянского солдата, который, как впоследствии выяснилось, был дефективным от рождения Многочисленные странности полковника объясняли тем, что кровь заморского дурачка не может так, как следовало бы, снабжать сосуды его мозга. Печальное это событие — то ли легендарное, то ли действительное — не только не умалило полковничьего авторитета, но даже способствовало популярности полковника, особенно среди унтер-офицеров и рядовых. Те всегда стремились его оправдать: «Что c него взять, с дырявого, видать, опять ударила ему в башку кровь придурошного макаронника». Офицеры, хотя и не верили — или делали вид, что не верят, — этому мифу, когда на полковника «накатывало», считали историю с итальянцем вполне правдоподобной.

Этим вечером полковник Орринсмит был, как никогда, невразумителен.

— Мы… ну вот мы все сегодня тут: и я, и вы, и все, и каждый тут сидящий — все мы сегодня… одним словом, каждый из нас… должны найти этого человека и доставить… прямо в тюрьму его доставить, из которой он сбежал. Его не нужно было выпускать, но выпустили. Убежал он. М-да… Теперь его нужно доставить назад; все мы… каждый ныне тут присутствующий… должен найти бежавшего и поместить его, где ему место, — за решетку. Я, конечно, знаю, что мы — каждый из нас — не в таком уж восторге от этого дела и от того, как его повернули в суде. Нам, может быть, не по душе охотиться за белым человеком… да еще, похоже, раненым, и тащить его в тюрьму, где его… гм-м… Что ж, во всяком случае, нас это вовсе не касается… ничуть, нисколько. Вспомните, что этот человек не англичанин. Он голландец или бур… что, вообще-то, одно и то же. Так вот он не англичанин и подложил свинью нам, англичанам. И губернатору подложил свинью. Вот об этом все вы и подумайте. Я хочу, чтобы каждый из вас, ныне здесь присутствующих, запомнил, что этот малый не англичанин — он голландец и подсунул губернатору свинью. Вот что нам нужно помнить, если мы в состоянии, конечно. Если мы в состоянии, и нужно всем нам, присутствующим тут, не забывать, ни мне, ни вам, ни всем и каждому, тут сидящему…

Позже адъютант взял дело в свои руки, подвел офицеров к разложенной на столе карте и определил — по крайней мере, вполне внятно — район предстоящей операции. Можно почти не сомневаться, что Холтье ранен — при побеге он столкнулся с часовым, и тот в него стрелял, — с такой же уверенностью можно утверждать, что он сейчас в Клипсваале, в долине, расположенной у южной границы протектората и населенной, если не считать туземцев, почти одними бурами. Ферма самого Холтье, верней его отца, находится почти у Стромбергов, но Холтье вряд ли прячется там. Зато следует посетить и тщательно обыскать все остальные фермы, делая это по мере возможности в присутствии полиции, которая руководит всей операцией. В обязанности адъютанта входило всего лишь распространить, объяснить, растолковать приказы начальства, но он был честолюбивый человек, мечтал о собственном батальоне, во всяком случае тактично руководил батальоном, когда полковником руководил «макаронник», и потому:

— Я думаю, нам следует реалистически оценивать ситуацию. Поселенцы этого не делают, но мы должны. Почти наверняка примерно через год эта страна получит так называемую «свободу». Тогда распоряжаться всем здесь будут чернокожие — не белые поселенцы, а чернокожие. Им и предстоит решить, войдут ли они в Содружество или сочтут за благо не входить в него. Конечно, мы всеми доступными способами попытаемся на них повлиять, но у нас наверняка выйдет осечка, если туземцы останутся недовольны исходом нынешнего дела. Я отлично понимаю, что никто из нас не обожает черных, гораздо охотнее мы помогли бы поселенцам. Но ради международного престижа Британии мы хотим, чтобы эта страна вошла в Содружество, причем вошла не как республика, подобно Индии или Гане, но под эгидой британской короны, способствуя ее блеску. И в таком случае… — сделав небольшую паузу, он обвел многозначительным взглядом слушателей, — в таком случае здесь останется британский генерал-губернатор, скорее всего из военных, и может быть, как знать, один из вас когда-нибудь займет этот пост, а при генерал-губернаторе штат сотрудников будет тоже из английских офицеров. С другой стороны, как только что сказал полковник, Холтье — голландец, бур. Хоть и британский подданный, но все-таки не англичанин. Значит, мы ловим не англичанина. Этот Холтье в точности такой же, как молодчики по ту сторону границы, которые вывели Южную Африку из Содружества и превратили ее в республику, тем самым — не забывайте — нанеся глубокое оскорбление королеве. Наша королева правила и в Южной Африке. А теперь уже не правит, и виноваты в этом такие, как Холтье. Этот полк воевал с бурами шестьдесят лет назад, и у некоторых из вас — у Баркера, к примеру, — есть даже родственники, которые здесь сражались, значит, так мы и должны смотреть на дело: мы ищем бура — одного из врагов королевы.

Тим вздохнул и переложил винтовку Маконахи на другое плечо. Уж во всяком случае здесь, в Клипсваале, на границе Южно-Африканской Республики, которая еще так недавно была Южно-Африканским Союзом, ему не нужны были проповеди адъютанта для того, чтобы оживить атмосферу прошлого. Дед Тима, жизнерадостный старикан, умерший всего три года назад, был единственным ярким впечатлением его унылого детства; он рассказывал внуку десятки историй о бурской войне, рассказывал так увлекательно, что прошлое казалось настоящим… как бурно все это опять нахлынуло. Канун войны, сурово прогремевший голос Пауля Кригера: «Вы протестуете, не так ли, мистер Малькольм? Что толку протестовать? У вас нет ружей, у нас они есть». Пит Жубер ведет сводные отряды в Наталь; комендант Снэйман в Мэйфинге угрожает прервать негласное воскресное перемирие, если англичане по-прежнему будут играть по воскресеньям в крикет. Внезапный, оглушительный залп револьверных выстрелов: засада в Магерсфонтейне. Та давняя война — обозные телеги, всадники, меткие стрелки в широкополых шляпах — прокатилась когда-то по этим полям, по той самой дороге, по которой он сейчас шагает.

Он услышал рядом голос Ролта:

— Ну, вот мы и пришли. Что говорили полицейские об этой ферме?

От неожиданности Тим моргнул и вздрогнул. Бородатые призраки голландских бюргеров, похожие на оловянных солдатиков, фигурки одетых в хаки англичан времен бурской войны растворились в сверкающем воздухе, и Тим увидел обсаженную высокими джакарандами аллею, которая вела к приземистой белой ферме.

— Что говорили? То же, что всегда. Перевернуть здесь все вверх дном и ничего не попортить. Жать на них на всю железку и не тронуть пальцем никого. — С неожиданной вспышкой гнева, из-за которой на этот раз вздрогнул сержант, он сказал: — Пусть бы лучше Холтье убежал, если Тарбэджа за это выгонят со службы. — Но тут же взял себя в руки. — Ладно… Окружайте ферму: Гаррел — налево, Филлитсон — направо, а сами пойдете со мной.