— Давайте поздравим Рут Хэттон, у которой приняли роман к публикации. И выразим восхищение ее сдержанностью, ибо она и словом не обмолвилась, что работает над романом, пока ее труды не увенчал успех.

Томас явно завидовал ей не меньше остальных.

— Вы знаете, что я написал три романа и ни один из них не попал в печать? — сказал он ей после занятий.

— Но ведь ваши стихи и рассказы были напечатаны.

— Да, только это и позволило мне не пасть духом и не считать, что я напрасно трачу время.

— Перестаньте. Просто не понимаю, как вы можете так говорить.

— Неужели? Одно дело — болтать о чем-то с умным видом и совсем другое — самому что-то создать.

— Но ведь столько печатается всякой гадости, под которой вы в жизни не поставили бы свою подпись, верно?

— Да, конечно. Однако много печатается и такого, что я отдал бы правый глаз, лишь бы это написать.

— Еще неизвестно, к какой категории вы отнесете мою книгу.

— Да, это верно. — Он с минуту задумчиво смотрел на нее, и вдруг оба рассмеялись.

— Зато теперь я буду ужасно бояться, что вы о ней подумаете, когда прочтете.

— Вам от этого не уйти. Раз вы что-то предложили миру, мир имеет право высказаться об этом.

— Да.

— Эта мысль смущает вас?

— Немного.

— Но я думаю, душевный подъем, который вы испытываете, все восполняет, а?

— О да!

В глазах ее вспыхнул такой восторг, что он громко рассмеялся. И когда они вместе пошли к двери, вдруг обнял ее за плечи.

— Желаю вам удачи с вашей книгой.

Итак, Рут отправилась в Лондон для встречи с издателем, что успокоило миссис Хэттон, но вызвало полное изумление и непонимание у друзей и знакомых. По счастью, приближался конец семестра, поэтому она смогла выехать через десять дней после того, как получила от издателя приглашение.

В Лондоне стояла жара, воздух был густой и тяжелый. Проехав несколько станций на метро, Рут вышла, свернула не в ту улицу и потерялась. Выяснив наконец, куда ей идти, она поняла, что опаздывает и заспешила. В результате, когда она подошла к высокому старому особняку, расположенному на зеленом сквере близ Британского музея, от спокойствия, которое она сумела внушить себе в поезде, под влиянием жары не осталось и следа; к тому же она вся взмокла под костюмом, который был как раз, когда она прохладным утром выходила из дома, и оказался слишком плотным и жарким здесь.

По наивности Рут представляла себе издательство чем-то вроде помещения газеты, со стеклянными перегородками между кабинетами и слабым гулом печатных машин, доносящимся откуда-то снизу; здесь же, когда после, недолгого ожидания в приемной, ее повели вверх по узкой скрипучей лестнице мимо плотно закрытых на каждой площадке дверей, у нее возникло ощущение, будто она в адвокатской конторе.

Комната, куда ее привели, освещалась двумя высокими, в частых переплетах окнами, сквозь которые виднелась зелень деревьев. Во времена, когда писал Теккерей и когда в домах на этом сквере жила процветающая верхушка лондонской буржуазии, здесь явно была верхняя гостиная. Интересно, подумала Рут, сколько их, известных литераторов, проводили в эту комнату, усаживали в это мягкое кресло неопределенной эпохи, предлагали сигареты и шерри, как ей сейчас, одновременно вежливо осведомляясь, хорошо ли она доехала, и поддерживая разговор о Лондоне и неожиданно наступившей жаре. От сигарет она отказалась, а шерри решила выпить. Тут раздался телефонный звонок, и она, повернув голову, в течение нескольких минут разглядывала книги, расставленные позади нее на полках, — ряды томов, выпущенных этим издательством; она усиленно всматривалась в корешки, пытаясь прочесть фамилии авторов, вышедших под маркой, которая скоро будет стоять и на ее книге.

— Ну-с… — Раймонд Уотерфорд положил трубку и улыбнулся ей из-за письменного стола. Он был главным редактором фирмы, — с ним она и переписывалась. Это был крупный мужчина сорока с лишним лет, с редкими, растрепанными волнистыми волосами и мясистым квадратным лицом. Большой желтый галстук-бабочка в голубой горошек горел на его груди, резко контрастируя с синим костюмом в тоненькую полоску. Он вертел в руках новенькую вересковую трубку, однако не набивал ее табаком. Он уже сказал Рут, что трубки не курит — просто держит в руках: а вдруг это поможет ему отучиться от привычки без конца дымить сигаретой.

— Нам очень понравился ваш роман, мисс Хэттон. Все мои коллеги считают, как и я, что он удивительно хорошо написан.

— Благодарю вас.

— Это далеко не всегда бывает. Вы сейчас еще над чем-нибудь работаете?

— Я ведь его только что закончила и не успела ничего начать.

— Вы хотите сказать, что мы первые, кто с ним ознакомился?

— Да.

— А почему вы остановили свой выбор на нас?

— Потому что вы опубликовали двух-трех писателей, которыми я восхищаюсь. И если вы им подошли — значит, подойдете и мне.

Уотерфорд рассмеялся.

— Вполне справедливо. И я думаю, вам представится возможность убедиться, что, мы не хуже других в Лондоне умеем продавать художественную литературу. Насколько я понимаю, вы собираетесь писать новый роман?

— О да. Я сейчас вынашиваю одну идею.

— Прекрасно. Издатели, знаете ли, любят иметь перспективу на будущее. Как правило, первый роман не приносит денег — дивиденды начинают поступать, когда выходит второй или третий. Правда, в данном случае, если рецензенты поймут, кто перед ними, а публика должным образом откликнется, мы можем добиться кое-какого успеха. Но я бы не советовал вам излишне обольщаться. В нашем деле полно людей, чьи предсказания не сбываются.

Рут молчала. Здесь, конечно, такие вопросы задавать глупо.

И тем не менее она решилась спросить:

— А вам не кажется, что я кое-где пережала?

— В чем? Не понимаю.

— Ну, что есть слишком смелые места.

— Вы имеете в виду, что вы кое-что выпятили? Боже мой, нет, конечно. Никому здесь это даже в голову не пришло. — Он улыбнулся. — Вы по-прежнему живете с родными? — Рут кивнула. — Я иногда думаю, — сказал он, — что писатель должен быть всеведущим свидетелем — знать все, но не участвовать ни в чем.

— Вы хотите сказать, чем-то вроде католического священника?

Он так и прыснул.

— Да, чем-то в этом роде.

— Только вот читатели почему-то ждут от нас совсем обратного, — сказала Рут. — Они хотят, чтобы писатель исповедовался перед ними, а не наоборот.

— М-да… — Внимание его куда-то отвлекалось. Он передвинул бумаги на столе, словно искал что-то, потом взглянул на часы. — Нам пора на ленч.

Он осведомился, не хочет ли она вымыть руки, и вызвал девушку, которая провела ее в маленький туалет, находившийся на площадке этажом выше. А через несколько минут они с Уотерфордом уже шагали через сквер, и он плотно свернутым зонтом указывал, куда сворачивать на очередном перекрестке. В ресторане, низком зале со стенами, выложенными дубовыми панелями, с красными бархатными диванами и спокойными внимательными официантами, называвшими Уотерфорда по фамилии, Рут, у которой под воздействием волнения и вина развязался язык, рассказала ему, подстегиваемая его вопросами, о своей семье, о работе в колледже, о том, что она сейчас делает и каких писателей любит. В какой-то момент она увидела за соседним столиком актера, которого знала по фильмам, и Уотерфорд немало позабавил ее, посвятив в детали одной немного скандальной истории, связанной с ним. Теперь Рут сама принялась его расспрашивать. Когда они предполагают выпустить ее книгу? Сколько времени ей придется ждать верстки?

— А у вас есть агент? — спросил Уотерфорд.

— Нет. Он мне нужен?

— Да. Вы запутаетесь в авторских правах. Дешевым изданием занимаемся мы сами, но ведь роман могут опубликовать и за границей — как в Соединенных Штатах, так и на континенте; потом его могут издать в каком-нибудь журнале с продолжением; потом права на экранизацию и так далее.

— Вы могли бы кого-нибудь мне порекомендовать?