Верещака хихикнул. Залужный натопорщил усы, бросил на него ядовитый взгляд: «Чего ухмыляешься? Я теперь все могу! Мне власть дадена…»

Понял тогда Санька пьяный лепет Залужного, и сердце его наполнилось мучительной болью: вот, оказывается, кто такой его отчим!

Теперь, сидя рядом с отчимом в машине, Санька думал совсем о другом. Из головы не выходила «музыкальная» школа. А потом… Потом в отряд, к Кастусю…

В Млынове «оппель» подкатил к двухэтажному каменному дому. Залужный показал часовому про-пуск и повел Саньку по лестнице на второй этаж. Там, у входа в коридор, еще раз проверили пропуск.

Они вошли в просторный кабинет с тремя высокими окнами. За столом сидел лысый пучеглазый немец. Лицо безбровое, рыхлое и круглое, как блин. Вместо погон у него на плечах пыжились какие-то мохрастые нашивки, сверкали позументы, змеились красные шнуры. Щеки пухлые, румяные…

Залужный стоял перед столом, вытягиваясь и приподнимаясь на цыпочках. Сыпал без заминки немецкими словами. Так бойко выговаривал их, что генерал даже заулыбался, кивая головой. Видно, по душе пришлось. Однако сам заговорил по-русски:

— Мал для «музыкальной» школы… Не подойдет…

Герасим вдруг зачастил, начал что-то горячо объяснять генералу. Он заметно волновался, почти после каждого слова взмахивал рукой и неожиданно тоже перешел на русский:

— Вы, господин генерал, не смотрите, что он низкорослый. Ему с масленицы тринадцатый пошел…

Потом они оба повели спокойный разговор на немецком языке. Генерал поднял кверху палец и дважды произнес слово «Гехайм» 9.

— Хорошо, — сказал генерал. — Зачислю.

Написал что-то зелеными чернилами на листке, отдал его Залужному. Потом взял холодными пальцами Саньку за подбородок, спросил:

— Хочешь гостинец?

И, не дожидаясь ответа, полез в ящик стола. Сунул Саньке в руку шоколадку, приговаривая:

— Учись, мой мальчик. Прилежно учись…

Из города они выехали, когда солнце стояло на самой верхней ступеньке в небе. «Оппель» бежал резво, как лошадь, почуявшая конюшню. Саньку трясло и мотало на заднем сиденье, на ухабах подбрасывало, как мячик.

— Отвезу тебя прямо в школу, — говорил Залужный, повернув голову к Саньке. — Там теперь и жить будешь.

Навстречу, с запада, двигались автомобили с солдатами. На пригорке передние грузовики замешкались. Верткий «оппель», изловчившись, прошмыгнул вдоль кювета мимо переднего транспорта и заюлил, как черная собачка, вдоль колонны, прытко взбираясь на рыжую макушку бугра.

И вдруг что-то гремучее встряхнуло машину, приподняло ее и кинуло вперед через глубокую рытвину. Санька больно ударился затылком о спинку сиденья. Брызнули осколки стекла, посыпались на колени. Он пугливо оглянулся и вздрогнул от нового толчка: второй взрыв громыхнул в середине колонны, подбросил вверх обломки грузовика. Еще один грузовик, скособочившись, стоял поперек дороги. Над ним поднимался багрово-черный султан дыма. Из автомобилей выпрыгивали черношинельники, падали на землю тут же возле колес, сползали в кюветы, стреляли куда-то наугад.

Из ельничка, что наерошился за дорогой, выбегали люди с винтовками в руках, с автоматами. Одеты совсем не по-военному: кто — в пиджаке, кто в пальто, а некоторые еще по-зимнему — в полушубках. Из-за пней старой вырубки хлестал по шоссе пулемет.

— Партизаны! — крикнул визгливо Залужный.

Он выхватил из кобуры револьвер и, распахнув дверку, направил его на кусты, откуда выбегали вооруженные люди. Но не успел выстрелить. Кто-то там, в кудрявом ельничке, опередил его. Сыпнул звонкой пулеметной очередью, высекая искры на ветровом стекле. Залужный уронил револьвер себе на колени, схватился за локоть.

— Гони! — прохрипел он, тараща испуганные глаза на шофера.

Втянув голову в плечи по самые уши, тот выжимал из кашлявшего мотора последние силы. «Оппель» мчался на сумасшедшей скорости. Саньке казалось — машина летит по воздуху, не касаясь колесами земли.

Орлов вышел из землянки и увидел над лесом зеленое небо рассвета. Солнце еще пряталось где-то за Друтью, за хвойными чащобами. Там, где оно додремывало, чуть-чуть теплился небосклон, будто партизаны на дальней заставе раздували потухший костер.

Алексей Петрович с жадностью дышал холодным воздухом, пропахшим смолой-живицей. Свежий ветер сдувал с лица ночную усталость. Головная боль затихла. Он чувствовал, как все его тело наливается бодростью и силой.

В памяти невольно ожили события последних дней и давешний разговор с командирами отрядов. Да, кончилась пора отдельных вылазок на шоссе и на железную дорогу. Пришло время истреблять вражеские гарнизоны. Созрели силы для смертельных схваток.

В лесах за Друтью накапливалась партизанская боевая сила. К отрядам Максима Максимыча и Орлова прибавились еще два новых: один образовался из военнопленных, которых привел пограничник Егоров с дручанского моста, второй вырос из местной молодежи. Его так и называли теперь — «Молодежный».

В конце зимы из этих отрядов была создана Дручанская бригада. Командовать ею подпольный обком назначил Алексея Петровича Орлова — секретаря райкома.

В апреле 1942 года партизаны перешли к смелым наступательным действиям. Широкий план боевых операций был заранее подробно разработан. Партизанские отряды, которыми командовал Орлов, за три ночи внезапными налетами разгромили семь полицейских гарнизонов, предусмотрительно выставленных Куртом Мейером вокруг Дручанска. Это были своего рода форпосты. Они принимали на себя первые удары, через них комендант снабжал свой прожорливый гарнизон в Дручанске хлебом, скотом, фуражом. Поэтому Мейер не скупился ни на боеприпасы, ни на оружие. Заслал в гарнизоны с избытком.

В каждом полицейском гарнизоне из бункерных амбразур торчали не только пулеметы, но и минометы и даже мелкокалиберные пушки. Правда, людей было не густо. По семьдесят, по восемьдесят человек в гарнизоне. И только в одном — Ольшанском — сто десять. Но, зарывшись в землю, окопавшись, с таким мощным оружием можно отбивать любые атаки.

Мейер был твердо уверен, что партизаны не на-падут на его гарнизоны, не хватит у них сил… Но когда один за другим были смяты все семь, а недобитые полицаи, побросав оружие, начали сбегаться в Дручанск, самоуверенный Мейер испугался не на шутку. Приказал срочно создавать дополнительные огневые рубежи на окраинах Дручанска, оборудовать секретные пулеметные гнезда.

Мейер догадывался, что партизаны не остановятся на этом. В одну какую-то ночь двинут свои силы на Дручанск.

В штабе партизанской бригады на штабной карте острие красной стрелы было нацелено теперь на восьмой гарнизон — Дручанск. Орлов понимал, что такой гарнизон с ходу не возьмешь. В Дручанске стояли постоем более шестисот солдат и офицеров, отряд городской полиции да плюс те полицаи, которым удалось ускользнуть от партизанских пуль во время разгрома окрестных гарнизонов. Оружия в Дручанске хватало, в боеприпасах нужды не было. Такой гарнизон разгромить нелегко. Тут надо продумать каждый шаг, ибо оплошность в таком деле может сорвать все планы. Главное — тщательно разведать засекреченные огневые точки гарнизона, изучить подходы к ним, чтобы потом, в ночном бою, не подстерегла неожиданность.

… В еловой чащобе, за оврагом, где всхолмились крытые дерном лазаретные землянки, послышалось движение подвод. Фыркали лошади, стучали колеса на выбоинах, шумно шурхали ветки, цепляясь за телеги.

«Раненых, видно, привезли», — подумал Орлов.

Он приказал седлать коня, а сам направился в землянку за оружием. Пора ехать в «Молодежный». Там случилось вчера чрезвычайное происшествие — бежал из-под ареста полицейский. Надо срочно перебазировать отряд. Полицейский, конечно, укажет немцам место стоянки отряда, и те не мешкая пошлют на Друть бомбардировочную авиацию.