— Дал бы ты мне, Кастусь, бонбу какую-нибудь… — произнес вдруг старик. — Гахну ею, если будут хватать меня. С полдюжины фрицев хочу забрать с собой на тот свет.

Кастусь засмеялся:

— Не чуди, Якуб. Ступай, а то опоздаешь.

На базарной площади — людское скопище. Здесь каждый что-нибудь продавал: одежду, обувь, домашнюю утварь. По правде говоря, тут не было обычной купли-продажи. Деньги даже не упоминались. Тут происходил своеобразный обмен, как в древние времена. Меняли товар на товар или, в большинстве случаев, — на продукты. Мерилом стоимости того или иного товара был котелок муки, ведро картошки. За ведро картошки можно было купить меховую шубу или новые сапоги.

Позади толкучки, ближе к реке, расположились продавцы железного товара. Прямо на земле, на рваных замызганных тряпицах, лежали ржавые топоры, дверные скобы, оконные шпингалеты, и — как особая драгоценность — связанные дратвой пучочки гвоздей.

Тут, возле «железного» ряда, топтались старики и мальчишки с вениками. К ним и присоседился дед Якуб.

Кораблева появилась внезапно. Дед Якуб даже не заметил, с какой стороны подошла машинистка. Она сначала задержалась возле большеглазого мальчишки в старой маминой кофте. Приценялась. Брала в руки веник… Старик сразу узнал ее, но не поздоровался и виду не подал.

Вот она шагнула к нему, выбрала два веника, спросила цену. Старик запросил за пару голиков десять оккупационных марок. Кораблева торопливо сунула старику в руку деньги и затерялась в толпе.

Вместе с деньгами старик принес Кастусю свернутые листки папиросной бумаги, на которых были напечатаны под копирку списки. Тут значились батальон солдат, комендантский взвод, взвод минометчиков и две роты полицейских. На последнем листке Кораблева сделала карандашом приписку: «Вчера ночью прибыл еще батальон «СС» и орудийная батарея».

Теперь никаких сомнений не оставалось. Немцы усиливали гарнизон. Кораблева подтверждала это.

Все сведения о гарнизоне Кастусь отправил ночью через ольховского связного в штаб бригады. На тетрадном листке изложил свои наблюдения за гарнизоном и высказал догадку, что генерал фон Таубе, видимо, что-то замышляет.

В ответ на это донесение ровно через сутки связной привез Кастусю приказ Орлова: срочно доставить в штаб «языка»…

Стекла тихо ныли: стучал по окну сыпкий назойливый дождик. За стеной, как раз напротив изголовья, всхлипывала вода, нагоняя унылую дрему.

Санька потянул на голову колючее солдатское одеяло, но его тут же кто-то сдернул. Тишину вспугнул окрик, похожий на кашель, — сипатый, с рыхлинкой. Санька открыл глаза. В комнате топтался сухопарый и длинный, как жердь, гауптман Вальтер — помощник начальника «музыкальной» школы.

— Шнелль-бистро! — торопил он, топая кургузыми сапогами.

Санька вскочил с топчана, накрыл тюфяк одеялом и проворно натянул на себя синие байковые брючишки, плисовую курточку. Владик и сын начальника полиции Никитка уже плескались под рукомойником, что был прибит к стене возле порога.

Вскоре Вальтер увел мальчишек в подвал, где чадила кухня. Там выдали им по одному бутерброду с сыром, а в алюминиевые кружки плеснули кофе — черного, как деготь.

После завтрака они поднялись опять на первый этаж. Вальтер проводил их в угловую комнату, где на дверях все еще жарко краснела надпись: «5-й Б». Сам куда-то вышел.

Санька обрадовался, узнав свой бывший класс. А вон и его парта возле окошка. Он сел за парту, поднял крышку и прочел на ней знакомые слова:

«Санька-балбес». Их вырезал ножом Санькин сосед по парте, Андрюшка, в тот день, когда учитель истории поставил Саньке в классном журнале «отлично» за «Сказание о Троянской войне», а ему, Андрюшке, вывел красными чернилами «плохо».

Все тут было по-прежнему: на стенах таблицы спряжения глаголов, схемы. У стены, перед партами, классная доска. Даже задача на ней сохранилась. Решали и не стерли. Мелки в ящичке, как пиленый рафинад.

К Саньке подошел Никитка — одутловатый, с выпученными глазами мальчишка. Кивнул головой на парту.

— Чего высматриваешь?

— Моя парта… Тут про меня Андрюшка написал. — Он взглянул на дверь, добавил — Сейчас баяны принесут…

— Баяны! — передразнил Никитка. — Сперва ноты изучают.

Дверь распахнулась, на пороге появились два солдата. Они втащили в класс чучело на деревянных растопырках, поставили его у доски. Потом загремели партами, сваливая их в задний угол в безалаберную кучу.

Когда солдаты ушли, Владик хихикнул и указал на чучело:

— Учителя приволокли…

— Помалкивай! — окрысился на него Никитка.

Ростом он был выше Саньки и Владика, плечистее. На вид ему вполне можно было дать лет пятнадцать. Он умел хитрить. Про себя ничего не говорил. Все расспрашивал, выпытывал…

В окно заглядывало утро — зябкое, насквозь промокшее. Кочевые тучи выдождились за ночь и теперь лежали на крышах города — измятые и серые, как войлок.

Под окном, в школьном палисаднике, тихо отряхивались чахлые кусты сирени. С голых веток сыпались на размякшую землю крупные, как горошины, капли.

И пасмурное небо, и угрюмый палисадник, и лужи на школьном дворе — все было осенним. Лишь один грязный окраек сугроба, что лежал, как обсосанный леденец, в углу палисадника, напоминал Саньке, что на дворе — ненастный апрель.

Прохожих около школы почти не было видно: она стояла на отшибе. Только часовой топтался возле голубой ограды. На нем топорщилась поверх шинели зелено-желтая маскировочная накидка. Из-под нее торчал черный и кривой, как дубовый сук, автомат. А над школьными воротами прибита вывеска: «Музыкальная школа».

Где-то вверху, на втором этаже, заиграли на трубе. Невидимый музыкант тянул с подвывом одну и ту же дурашливую ноту.

Вернулся в класс Вальтер. Под мышкой у него три тесака в черных ножнах. Положил их на ящик с мелками. Один тесак вынул из ножен, подошел к чучелу и ткнул рукояткой в бок:

— Такой шелавек надо делать капут. Как? Все мальшик смотрят на мой рука…

Вальтер с размаху вогнал тесак в чучело сзади, ниже левого плеча. Взял из ящика мелок, сделал круг величиной с кулак возле торчавшего тесака. Пояснил, попыхивая сигаретой и указывая на меловую отметину:

— Нож попадает, шелавек есть капут…

Он приказал всем взять тесаки в руки, подойти к чучелу.

— Ты! — Вальтер ткнул Владика в самое темя.

Владик пырнул чучело в левый бок, но тесак прошел мимо отметины.

— Нет карашо! — крикнул Вальтер, — Пафтари!..

Владик опять промахнулся. Вальтер зашипел на него по-змеиному и подтолкнул снова к чучелу. Когда Владик после пяти промашек все-таки угодил в кружок, Вальтер ткнул в грудь Саньку:

— Ты!

Рука у Саньки дрожала. Тяжелый длинный тесачище не слушался, клонился вниз и клевал острием чучело ниже отметки. Вальтер злился, покрикивал «Пафтари!» и ругался по-русски.

Зато обрадовал его Никитка. Он сделал широкий взмах над головой и вогнал тесак по самую рукоятку в прореху, что осталась на спине чучела после удара Вальтера.

— О-о-о!.. — заурчал Вальтер. — Гут-карашо…

Никитка второй раз пырнул чучело. Из него посыпались опилки. Опьяненный похвалой, Никитка все взмахивал тесаком, все взмахивал…

— Генук! Дафольно! — остановил его Вальтер, подняв руку.

Началось повторение «урока».

А труба все дудела где-то наверху, будоража застоявшуюся тишину в коридорах. Смолкла лишь на один час — в середине дня, когда пошли на обед. Потом опять гундосила до самого вечера.

После обеда мальчишек вывели в коридор. На новый «урок» Вальтер привел троих солдат со значками «СС». Поставил их в шеренгу, а перед ними — мальчишек. Затем он крикнул что-то на своем языке, и два солдата побежали по коридору друг за другом, оставляя на паркете следы шипов от сапог — черные, как калмыцкая оспа. Вдруг передний солдат — краснощекий, с толстым подбородком — брякнулся под ноги бегущему следом. Тот повалился через него и растянулся на полу. А щекастый уже вскочил и кинулся наутек в обратную сторону. Упавший солдат поднялся на ноги, поскользнулся, повалился на бок. Мальчишки засмеялись.