— Ну, а засады на дорогах? — нетерпеливо перебил его Орлов. — Делаешь?

— Я же говорю — готовим мины… Зачем зря под пули лезть? Партизанская война — особенная. Тут не в лобовые атаки ходить, а…

— Почему лобовые? Не обязательно. Нападай из засады. Надо истреблять фашистов всеми средствами, какие сейчас у тебя есть. Появилась мина — ставь ее на дороге. Есть граната — кидай под колеса гитлеровцам…

— Готовлюсь вывести из строя сразу две магистрали, — оправдывался Максим Максимыч. — Забьем им тут такую пробку, что за месяц не откупорят…

— Мои две группы нынче пойдут на шоссе. Ты тоже посылай своих, — волновался Орлов, двигал черными ломаными бровями, собирал их в складку на переносице. — Мои будут действовать в районе Лубнищ, а ты своим укажи другой сектор.

Замолчали. Занятый своими мыслями, Орлов не заметил, как лесная тропа привела их к Лосиному ручью, в еловую чащу.

Посоветовавшись с Лепецким, Орлов остановил отряд на привал. Партизаны распрягали лошадей, снимали раненых с повозок, котелками черпали звонкое текучее серебро из ручья и, запрокинув головы, пили, смакуя, покрякивая.

— Отдохну малость, а потом к тебе в отряд. — Орлов осторожно слез с седла и сел на траву возле дерева. — У Журавлиного болота, говоришь? Найду. Ходил туда на охоту. Там насчет дручанского моста решим. Его надо срочно готовить к взрыву. Любой ценой… Есть сведения, поезда пойдут скоро. Кстати, кого ты послал на Друть?

— Кастусь там. Нынче, видно, вернется…

— Задержи его у себя в штабе. Потолкую с ним.

— Скачи, Семен, в отряд, — приказал Кастусь разведчику. — Я останусь наблюдать за охраной. Взрывчатку переправляй сюда с хлопцами.

Партизан вскочил на коня, нырнул в развесистый сонный подлесок, в мягкую пахучую темень. Кастусь залез под выворотень, положил голову на теплую землю и ненароком задремал. Разбудило его солнышко. Ворошит горячими пальцами волосы на затылке. Щекочет.

Вскочил Кастусь, шлепает себя по плечам — берложную пыль из плисовой куртки выколачивает. Напоследок хлопнул кепкой по колену и, поправив на козырьке ленточку, нахлобучил на белокурый растрепанный чуб. К реке спешит, к старой мельнице. Оттуда, если забраться по стропилам на крышу, хорошо видать и железнодорожную станцию, и мост, что выпятил ребристые бока над Друтью.

На опушке затаился под елью. Вверху, в зеленых космах, кто-то щелкает. Ореховые скорлупки бросает на землю. За мохнатым ельничком Друть играет веселыми бликами. Приложи ухо к земле я услышишь, как воркует вода на перекате. А вон и мельница голую макушку под ветлы прячет…

Кастусь плечами раздвигает орешник. С веток роса на землю сыплется — звонкая, как спелый горох. Выбрался на прогалинку. Замер. Попятился назад: кто-то босыми ногами шлепает в вербняке. Синяя майка метнулась… А вон вторая мелькает… Двое. Пробираются мимо Кастуся. Сопят. Волокут что-то. Остановились. Белоковыльная голова показалась над кустом.

Кастусь чуть не крикнул: Санька!.. Он… Племяш… Повернул лицо к Кастусю, утирает ладонью разгоряченный лоб. Шепчет что-то своему дружку. Чей же этот, рыжеголовый? Кажется, сынишка райисполкомовской машинистки.

Что они тут делают, шпингалеты?

Опять поволокли. Кастусь — следом. К горбатой ветле пробираются. Остановились, ношу на траву положили. И только тут Кастусь разглядел, что несли мальчишки: пулемет… немецкий ручной пулемет…

Вскарабкался Санька на ветлу, сел на развилку, глазами по берегу бегает.

— Давай… живей… — торопит он товарища.

Поднимает Владик пулемет — тяжело, аж коленки дрожат от натуги… Санька за ствол тянет вверх. Спрятали в дупло. Шмыгнули в вербнячок. Остановились на берегу поодаль. Удочки размотали, окунишек таскают из заводи. Еще дальше отошли, опять закинули удочки…

Эх, окликнуть бы Саньку, да нельзя. Таиться надо до поры. Обнаружишь себя — дело погубишь.

Проводил взглядом мальчишек до переката. Стоит в орешнике, мысленно с Санькой разговаривает. Вдруг слышит — чьи-то сапоги скребут землю… Ближе… Ближе… Черная голова из кустов показалась. Ктитор. Верещака… Порожний мешок на плече, в руке коса. Заметил мальчишек, присел, голову в плечи втянул, только картуз торчит над лопатками — козырек вверх, как клюв ворона на излете. Они к Дручанску бредут, и он за ними крадется, приседает, как хорек возле цыплят…

Смекнул Кастусь: выслеживает «божий человек» мальчишек. Попадут в беду. Замешкайся они с пулеметом, накрыл бы.

Кастусь вернулся к горбатой ветле, заглянул в дупло, а там — целый арсенал. Вытащил пулемёт, две гранаты, патроны и красный флаг. В порожнее дупло записку бросил. Небось найдут…

Владик толкнул калитку — не отворяется. Постучал в окошко — тишина в избе. «Дрыхнет небось…» — решил он.

Остался последний способ проникнуть во двор.

Владик вскарабкался на забор, занес ногу на верхний горбыль, но не успел спрыгнуть: его окликнули. Он повернул рыжее конопатое лицо в ту сторону, откуда послышался знакомый голос.

Размахивая порожним солдатским котелком, мимо соседского палисадника шагает Санька. Штаны до колен засучены, мокрые ступни ног опутала зеленая волосатая тина. Видно, речку вброд переходил.

— Ты чего? — спрашивает Санька.

Владик хмурится, брови насупил, в глазах — испуг. Чешет поклеванную цыпками ногу второй ногой, шмыгает носом.

— Говори! — требует Санька.

— Тайник обокрал кто-то…

— Не врешь?

Честное пионерское…

— Может, почудилось? — продолжает допытываться Санька. Он никак не может поверить, что кто-то обнаружил их тайник. — Рукой пошарил бы в дупле…

— Сказал ведь, порожнее.

— Эх… — Санька безнадежно махнул рукой.

— Это он, ктитор! Больше некому… — горячо заговорил Владик. — Нынче опять у старой плотины околачивался. Будто по траву пришел… А сам все по сторонам зыркает. Записку вот в дупло подкинул.

На тетрадном листке — крупные и усатые, как тараканы, фиолетовые буквы. Таинственный автор записки извещал:

«К дуплу больше не ходите. За вами следят. Жду вас утром в среду в Лисьем овраге, возле горелой березы… Захватите патроны, если они у вас есть…»

— Ишь, какую хитрую записку сочинил! — возмущается Владик. — Заманивает. Ищи дураков, а нас не заманишь!..

Санька смотрит на записку, а сам думает: «Почему же Верещака не стал выслеживать нас возле ветлы? Забрал оружие, сунул в дупло записку — и все… Нет, тут что-то не так».

Ему даже кажется знакомым почерк, которым написана загадочная записка. Где-то он видел такие продолговатые с хвостиками буквы. Силится вспомнить и — не может. Кто вызывает их в Лисий овраг? А ежели это в самом деле друг?

— Пойдем туда чуть свет, — предлагает Санька. — Спрячемся в кустах. Поглядим, кто придет…

Он юркнул к себе во двор, а Владик зашагал по улице вверх, к пожарной каланче, где стоит их изба с голубыми ставнями.

…Владик отрезал ломоть житняка, посыпал крупной солью и выбежал на огород, к огуречной грядке. Недавно тут грелись на солнышке пупырчатые, с ядовито-зеленой кожей огурцы. А нынче мерцают среди пожухлых листьев желтые, как дыни, пузаны.

Сорвал Владик коротышку с белыми прожилками на носу. Хрумкает вприкуску с хлебом. Нет, не тот уже смак… Шваркнул за плетень. Вернулся в избу. Открыл лаз под пол — там, в тайничке, мать прячет яйца от немцев. Положил пару штук за пазуху и вышел за ворота. Глянул на каланчу — пулемет торчит из-под дощатой крыши, а пулеметчика не видать. Владик по привычке направился к лестнице, но сердитый окрик остановил его. Смотрит — на каланче уже другой, незнакомый пулеметчик — белобрысый, с приплюснутым носом, с большими оттопыренными ушами.

— Цурюк! 6 — крикнул белобрысый и, оскалившись, направил на Владика ствол пулемета.

Где же тот высокий, смуглый, что обещал променять зажигалку на яйца?