Вскоре после завершения наших заседаний я выехал из Москвы в провинцию на несколько месяцев, чтоб немного подкормиться, ибо хотя провинция тоже голодала, но не в такой степени как Москва. Я нашёл убежище у единомышленника С.М.Мартынова, вернее у его жены О.И.Мартыновой. Вот как это случилось.

  После Октябрьской революции она работала учительницей в деревне Мухортово , а он занимал какой-то административный пост в другом месте. Из-за какого-то конфликта с революционными органами ему угрожал арест и пришлось спасаться бегством. Он бежал к жене и прятался несколько месяцев в подвале под полом. Чтобы занять себя, он через жену получил от меня из Москвы эсперантские учебники и литературу. Я об этом ничего не знал, посылал книги на адрес его жены и писал ей письма на Эсперанто. Можете представить моё удивление, когда я неожиданно получаю от него письмо, в котором он пишет, что моя корреспондентка совершенно не знает язык Эсперанто и книги заказывает для него. После этого мы стали переписываться и он пригласил меня в Мухортово для эсперантской практики, ибо тогда он уже получил свободу. Я с благодарностью принял это предложение.

  Но в то время граждане России все государственные услуги получали бесплатно, в том числе и железнодорожные билеты; им только требовалось доказать, что они едут для исполнения государственной службы. Мы устроили дело так, что его жена прислала мне официальное приглашение директора школы руководить обучением Эсперанто в школе, а Московский институт Эсперанто дал мне официальное поручение по этому случаю. После этого я мог сесть в поезд и далее на пароход и в конце концов благополучно попасть в школу.

  В этой школе я провёл около двух месяцев, вёл курс Эсперанто для хозяйки и нескольких учительниц, но понял, что и там дело с пищей обстоит неважно и потому поспешил освободить хозяев от пансионера. Я вернулся в Москву, чтоб влачить там полуголодное существование.

  Бумажные деньги в то время уже настолько обесценились, что все мы стали миллионерами. К примеру, я купил солдатский рюкзак, стоивший прежде 1,2 рубля, за 100 миллионов рублей, А рюкзак был необходим, ибо все граждане России должны были сами искать пищу или получать её на государственных складах и пешком тащить домой на собственной спине. С этим рюкзаком я часто путешествовал по подмосковным деревням в поисках зерна, картошки, овощей в обмен на одежду, золотые или серебряные монеты, часы, книги и т.д. Он служил и для того, чтоб складывать туда еловые и сосновые плоды (шишки), необходимые для отопления комнаты и разогрева самовара. Нужда в топливе была настолько велика, что для подогрева своих жилищ люди жгли мебель, книги, а административные органы даже ломали деревянные дома. Один остряк об этом сказал: "Прежде грели дома печками, а теперь печки - домами". На улице часто можно было видеть павших от голода лошадей. Каждый житель пытался убежать из Москвы куда-нибудь в провинцию к своим родственникам или знакомым. Но железнодорожные билеты давали лишь тем, кто получал особое разрешение на поездку.

  Зимой этого года умерла моя мать, жившая с братом в Симбирской губернии. Телеграмма об этом дала мне право выехать из Москвы на её похороны. Эту поездку я вспоминаю с ужасом. В качестве пассажирских использовались совершенно не отапливаемые товарные вагоны. Все они были набиты людьми до отказа. Многим доставались лишь стоячие места. Поезд делал не более 20 километров в час и я ехал двое суток. Когда мороз становился слишком сильным, люди крали на вокзалах дрова и жгли их на полу вагонов с большим риском пожара. Температура немного повышалась, но люди страдали от угара.

  Свободно я вздохнул только тогда, когда вышел из вагона на своей станции. Тут по крайней мере я мог купить такой кусок хлеба, который меня полностью насытил. Проделав 20 километров пешком до деревни Базилово, где жил мой брат, я наконец нашёл отдых. Но запас пищи у брата, кроме овощей, был тоже невелик. К счастью, для товарообмена я приобрёл в Москве несколько десятков катушек ниток, несколько метров кружев и другие вещи; в обмен на это я мог получать хлеб и молоко.

  На удачу директором сельской школы оказался мой знакомый П.В.Архангельский. Я посетил его вскоре после прибытия. Одной из тем беседы стал Эсперанто. Когда я рассказал о решении комиссии при Наркомпросе, ему пришла мысль пригласить меня в школу в качестве преподавателя Эсперанто. Сказано - сделано.

  В то время сельскими школами управлял Отдел народного просвещения районного Совета, который находился в районном центре Курмыше. Он обладал довольно большими и не совсем ясными правами. Получив официальное отношение Архангельского о моём приглашении, он не долго думал и утвердил это приглашение, вероятно внимая словам революционного гимна: "Мы новый мир построим!" Сразу по получении этого одобрения я был зачислен в список оплачиваемых и получающих рацион преподавателей школы в качестве учителя Эсперанто и начал учить. Но после нескольких уроков санитарный начальник закрыл школу на некоторое время, т.к. в самой деревне и в округе (да и вообще в стране) из-за голода, гражданской войны и общего беспорядка распространилась эпидемия тифа. Кроме того, для школы не хватало топлива. Она занимала реквизированный большой дом помещика. Пока школа была закрыта я поселился в одной из комнат этого дома и с особого разрешения местного врача продолжил курс Эсперанто со школьниками старшего класса. Кроме того, я организовал курс Эсперанто для учителей и нескольких посторонних, пожелавших изучить этот язык. Так я провёл в Языково пять месяцев.

  К сожалению, 25-го марта 1920 г. в школе из-за повреждения печных труб произошёл пожар и весь дом сгорел. Школа была переведена в другие помещения и обучение затруднилось. В апреле я провёл официальный экзамен своим ученикам и получил свидетельство школы об исполнении своей задачи; по этому свидетельству мне выдали железнодорожный билет и 5 мая я возвратился в Москву.

  Передо мной вновь остро встал вопрос, как дальше жить? Все денежные сбережения, что у меня были, утратили свою ценность. Мы уже превратились в миллионеров и миллиардеров. Для каждого советского гражданина основой питания сделался "пищевой рацион", получаемый рабочими и служащими по месту работы. Я стал серьёзно размышлять о работе в каком-нибудь учреждении. Но стать снова финансовым или другим служащим, как раньше, я не хотел. Мне очень хотелось, чтоб моя новая должность каким-нибудь образом была связана с применением Эсперанто.

  В этом направлении мне помог старый знакомый В.Ф.Жаворонков. Во время гражданской войны он был мобилизован в Красную Армию и послан сопровождать санитарные поезда. Служба требовала от него постоянного передвижения и поиска более или менее подходящих вагонов для комплектования санитарных или военных поездов, т.к. в то время железнодорожный транспорт был так разрушен и дезорганизован, что никто точно не знал, сколько и где находится хороших или отремонтированных вагонов. Во время своих путешествий он не пропускал случая пропагандировать наш язык. Летом 1920 г. судьба забросила его на московскую железнодорожную станцию, забитую разными вагонами и паровозами. Возле станции располагалась железнодорожная начальная школа. Между дел он навестил эту школу, познакомился с директрисой и учителями и предложил сделать доклад о международном языке. Поскольку в то хаотичное время школы пребывали в положении экспериментальных организаций, старые программы были отвергнуты, а новые ещё не выработаны,учительство не боялось, как прежде, испытывать разные новые методы.

  Итак, прослушав доклад и обратив внимание на актуальный характер международной идеи, учителя решили ввести обучение языку Эсперанто в старшем классе школы. Жаворонков, из-за своей службы, не мог принять это обучение на себя и направил в школу меня. Однако решение школы нуждалось в одобрении Отдела народного образования Городского Совета. На удачу, у меня уже был опыт языковской школы, выдавшей мне соответствующее свидетельство. Это свидетельство ускорило одобрение и я стал штатным учителем Эсперанто с такой же зарплатой и таким же рационом, что у других учителей.