Вероятно, я слишком большой для этой машины, но меня это не волнует. Я люблю ее. И прямо сейчас она - мое святилище. Ладно, она станет таковым, как только я уберу многочисленные напшиканные духами записки и кружевные трусики, что будто снег, покрывают мое лобовое стекло. От всех людей, что трогают мою машину, у меня дергается глаз.

- Ебаный ад... - я делаю вдох, выбрасывая весь беспорядок на пассажирскую сторону машины - потому что отказываюсь возиться с этим мусором - и захлопываю за собой дверцу.

Этому нужно положить конец. Скоро. Я не привык, чтобы меня так сильно преследовали. Мне это не нравится. Совсем.

Что хуже того? Все не утихает. А лишь нарастает. Прямо сейчас я - предмет каждой долбанной секс-шутки в спорте. Возможно, мне не стоит смущаться. Но я смущен. Моя кожа слишком натянута, а в желудке будто свинец застыл. Каждый раз, как ко мне подходит женщина, испытывая свои возможности, я чувствую себя, словно снова учусь в старшей школе.

Потирая затылок, я завожу машину и выезжаю со стоянки. Я наслаждаюсь процессом вождения, растворяясь в мурлыканье двигателя и том, как машина откликается на наименьшее мое прикосновение. Слишком скоро я подъезжаю к дому.

Вот только моя улица оказывается заблокирована несколькими репортерами и группками отчаянных телочек - и даже нескольких парней, которых, предположительно, я еще не отшивал по туалетам. Я объезжаю здание с обратной стороны и паркуюсь в небольшом каретном гараже.

Двигатель щелкает, пока я сижу здесь, не желая выбираться наружу.

Департамент PR-команды любит этот беспорядок. Я получаю внимание - не по вине наркотиков или насилия, но из-за целомудрия, что по их мнению - скрытая золотая жила. Больше билетов продается, больше выходов в СМИ.

Айви говорит мне, будто я должен просто выйти и признаться, что встречаюсь с Фи. Или она так говорила, пока я не задал ключевой вопрос "И ты веришь, что они просто оставят ее в покое?" Нет. Айви не смогла заверить меня в этом.

Я думаю о Фи, единственной идеальной вещи в моей жизни. Я хочу уберечь ее, защитить от этого безобразия. Просто удержать ее. Навсегда. Она моя. Моя, чтобы защищать. И реально плевать, если кто-то посчитает меня из-за этого пещерным человеком. Потому что, откровенно говоря, Фи вытягивает из меня этого пещерного человека и ставит его во главе всего.

Но истина ударяет меня, словно молот, в грудь. Прямо сейчас, учитывая все происходящее дерьмо, Фи не нужно ни от чего защищать, за исключением самого меня.

Фиона

Я ВСТРЕЧАЮСЬ С папой в нашем любимом китайском ресторане на Мотт-стрит. У нас с ним нет почти ничего общего, но мы разделяем глубокую и неизменную любовь к супу с пельменями и на равных охотимся за лучшими вариантами мест, где можно их отведать. Несмотря на мои расшатанные нервы, я проскальзываю в кабинку из красного потрескавшегося кожзаменителя, ощущая предвкушение.

- Что нового, детка? - спрашивает папа, опуская свой телефон. Он уже закал бутылку Циндао и заполнил меню заказа.

Я не протестую, так как ему известно, что я здесь люблю.

Доказательство этого то, что официантка ставит бутылку Циндао и передо мной. Она хватает наши заказы и уходит, не сказав ни слова.

- Много чего, - отвечаю я до того, как сделать большой глоток пива. Оно почти теплое, но мы приходим сюда не сервиса ради.

Папа ворчит, сосредотачиваясь на выпивке. Он - большой парень. Не такой мускулистый, как Декс, но у него длинные ноги и руки, и он высокий.

Не знаю, надолго ли он в городе. Я не спрашивала. Папа всегда в разъездах, и ему это, кажись, в некотором роде по душе. Когда он здесь, то останавливается в каком-то шикарном закрытом отеле в центре. И мне это подходит.

Я люблю папу. Правда. Вот только кроме общей любви к дим-суму, нам всегда было неловко в обществе друг друга. Даже не знаю почему, но это нависает над нами словно облако душного газа, о котором никто не хочет упоминать. Кроме того имеет место тот факт, что он никогда не одобрял моих действий.

Сидя со своей стороны стола, я сжимаю ладони на потертом деревянном столе и делаю глубокий вдох.

- Я сегодня уволилась.

Папа опускает на столешницу пиво.

- Почему?

- А это важно?

- Конечно. Если ты подверглась сексуальному домогательству, я пойду и выслежу того ублюдка, а затем заставлю его пожалеть, что родился на этот свет. Если тебе было скучно, я скажу, что нужно это преодолеть и в следующий раз найти работу лучше. - Он пожимает плечами. - Причина - корень всего.

Я ощущаю тепло от самой идеи того, что папа надерет зад кому-то ради меня.

- Думаю, ты прав. - Я рассказываю ему, почему уволилась, все это время ощущая дрожь в глубине живота. Я ненавижу признавать свой провал. Но эту ситуацию ненавижу сильнее.

Пока я рассказываю, официантка ставит на стол миски со свежим пельменным супом.

Папа набирает в ложку аккуратную, бледно-розовую пельмешку. Аромат куриного бульона и имбиря наполняет воздух, когда он откусывает кусочек и втягивает в рот юшку супа.

- Итак, - говорит он, - урок усвоен. Не доверяй тем, кто ни с того, ни с сего с тобой дружит, особенно тем, кто занимает ту же должность, что и ты.

У меня во рту пельмени, потому я использую этот момент, чтобы глотнуть и взглянуть на него.

- Ты собираешься отчитать меня?

- Зачем мне это делать? - Его лоб приподнимается, отчего морщины на лице отца становятся глубже.

- Гм, потому что ты всегда отчитываешь меня на счет моей... - Я поднимаю вверх палец, цитируя. - "Ветреной натуры".

Он хмурится, словно не может понять, что я только что сказала.

- О, да ладно, пап, - говорю я сейчас нетерпеливо. - Ты называл меня Ветреной Фи с самого детства.

- Эй. Это было прозвище. Ласкательное слово.

- Твои ласкательные слова полный отстой, пап.

Он еще сильнее хмурится.

- Ладно, хорошо. Прости меня за это ласкательное слово. Но... - он пожимает плечами. - Ты вроде как ветреная.

Дерьмо. Это не должно ранить, но ранит. Достаточно, чтобы я начала моргать, пытаясь прочистить затуманенный взгляд.

Я отодвигаю тарелку.

- У тебя есть причины, по которым ты так считаешь?

Папа замирает с ложкой на полпути ко рту. Медленно он опускает ее на свою тарелку.

- Сладкая... - он выдерживает паузу, его рот кривится, словно он пытается подобрать какие-то банальности, чтобы успокоить меня.

Мне хочется уйти отсюда, но я не могу сбежать от этого.

- Это ранит, папа. Ты и мама, вы оба гордитесь Айви. Но мной? Я для вас печальный случай, который все время тянет вас вниз.

На болезненное мгновение, я правда сопереживаю гребанной Елене. Отчего чувствую укол боли еще сильнее. Уверена до чертиков, что не хочу искать наши с ней точки соприкосновения.

Папа бросает палочки на стол, и они падают, издавая стук.

- Ты не тянешь нас вниз. Ты просто... У тебя так много потенциала. Мы хотим увидеть, как он увенчается успехом. - Он наклоняется вперед, старая кожа кабинки скрепит под ним. - Фиона, ты мой ребенок. Каждый отец хочет видеть, как его дитя обустраивается. Или по крайней мере должен хотеть.

Прерывистое дыхание булькает у меня в горле.

- Желать видеть то, как я обустраиваюсь, и сомневаться в моей способности направить жизнь в нужное русло - это две разные вещи. Я знаю, что не похожа на Айви...

- Нет, - перебивает он. - Ты похожа на меня.

- Тебя?

- Не надо так ужасаться, - говорит он сухо.

- Это просто... Ты успешен, папа. Люди стремятся быть похожими на тебя.

Клянусь, он краснеет. Он не встречается со мной взглядом, пока трет затылок.

- Я удачливый ублюдок, которому повезло быть высоким и достаточно координированным, чтобы играть в футбол. Агент в сфере развлечений, ну... - Он пожимает плечами, хватая свои палочки и засовывая их в пельмени. - Я знал этот бизнес, поэтому воспользовался возможностью. - Не могу поверить, что он принижает свою значимость. - Хотя, ты, - он смолкает. - Как я. Я тоже всегда искал того, что бы вдохновило меня, чего-то возбуждающего.