— Вернее, до свидания, я вспомнила, как отец говорил, что через восемь дней вы придете на свадьбу моей сестры.

С этими словами она упорхнула в комнату Стефаны, а мы с Фортунато вышли в противоположную дверь.

Восемь дней тянулись бесконечно, но они были полны очарования, ибо были полны надежды. Каждое утро меня навещала голубка — предательница своей хозяйки, и, думая, что из-за этого она впала в немилость, я ласкал ее с удвоенной нежностью. Остальное время я проводил в тщетных попытках набросать портрет Фатиницы, играющей на гузле: ее глаза в прорези вуали, приоткрытую нижнюю часть лица; нередко у меня возникала мысль дополнить портрет, дорисовав по догадке скрытые черты, но каждый раз меня останавливала мысль, что придумывать здесь что-то было бы кощунством. Наконец эти восемь дней, показавшиеся мне вечностью, истекли и наступил девятый — день свадьбы.

Утром весь дом пробудился от звуков громкой музыки, несущихся с переднего двора. Я быстро оделся и выбежал на балкон. Предо мной предстала процессия во главе с группой музыкантов, за ними попарно шли крестьяне; двое первых несли на плечах козленка и барана с вызолоченными копытами и рогами, остальные — ягнят и овец; животные предназначались для стада будущей супруги. Затем следовали двенадцать слуг с большими крытыми корзинами на головах, полными тканей, украшений, драгоценностей и монет; шествие замыкали мужчины и женщины, поступавшие с этого дня в услужение к новобрачной.

Константин с Фортунато отворили ворота, и все прошли из внешнего двора во внутренний, а оттуда в домик, где перед Стефаной разложили дары, посланные женихом. Вскоре появился и он сам вместе со своею семьей. Женщин провели к невесте, мужчины остались в первой комнате. Через час нас пригласили к Стефане; она ожидала гостей, сидя на софе в низких покоях, где я еще не был; убранство их напоминало обстановку в комнатах Константина, но было еще изящнее.

За это время невесту одели, и следует отдать должное будущим прислужницам — они сделали все возможное, чтобы под причудливым нарядом скрыть ее красоту. Больше всего в этом странном туалете поразил меня трехъярусный головной убор, напоминающий бунчуки наших военных оркестров; основанием его служили волосы, а украшен он был позолоченной бумагой, цехинами и цветами; щеки Стефаны были набелены и нарумянены, пальцы унизаны множеством колец, а кисти рук разрисованы продольными красными и голубыми полосами.

Впрочем, рассмотрел я это только после того, как в поисках Фатиницы обвел взглядом все уголки комнаты и всех женщин; убедившись, что ее нет, я подумал, что она еще одевается, и принялся разглядывать невесту. Мне еще не удалось справиться с сильным впечатлением, произведенным ею, как появилась Фатиница.

На ней не было вуали; против обычая, она не была накрашена и никакие ухищрения не прятали ни единой черточки ее прелестного лица. О, как я был благодарен ей в душе за то, что она впервые явилась предо мной в своем первозданном очаровании и уже не было нужды отыскивать ее самое под причудливыми уборами, обезображивавшими большинство присутствующих женщин! Она обвела толпу гостей быстрым взглядом, на мгновение остановив его на мне. Никакие слова не могли передать бы того, что сказал ее взгляд.

В руках Фатиница держала по пучку золотых нитей разной длины, но каждая ниточка в одной руке точно соответствовала такой же нити в другой. Она протянула правую руку мужчинам, а левую женщинам; каждый вытянул одну нить, и те, у кого они были одной длины, на время свадьбы составляли пары. По окончании церемонии юноша отдавал девушке свою нить, и, если ей нравился избранник, она связывала обе нити воедино и возлагала их перед ликом Святой Девы в надежде, что источающая любовь небесную соединит на небесах то, что связалось на земле, — две жизни, символом которых были две золотые нити.

Когда подошла моя очередь, Фатиница, опередив меня, сама протянула мне нить, и я поспешил ее взять; потом, когда нити были розданы, все стали измерять их, разыскивая такие же: само собой разумеется, что случай оказался в согласии с моей любовью и что моя нить была такой же длины, как у Фатиницы. Затем самая юная подруга невесты взяла серебряный поднос и принялась обходить присутствующих, собирая подношения, как делают в католических храмах, где эти даяния предназначаются на церковные нужды или местным беднякам. Здесь же сбор делается в пользу невесты и каждый, вплоть до самого неимущего, по мере возможности вносит свой вклад.

Я, разумеется, выложил все, что было при мне. Окончив обход, девушка поставила поднос у ног Фатиницы. В бедных семьях подобное подношение порой составляет все приданое невесты, у богатых оно идет в дар Панагии. После этого появился священник, красивый старец-грек с лицом апостола, в великолепном старинном одеянии, с длинной белой бородой, скрывавшей губы; его сопровождали трое певчих: средний из них нес книгу, два других — свечи. Он обошел собравшихся, принимая знаки почтения и раздавая благословения, приблизился к сидевшей на софе невесте, взял ее за руку и подвел к отцу. Она опустилась перед Константином на колени, а он, простерши руки над ее головой, произнес:

— Я благословляю тебя, дочь моя! Будь доброй супругой и матерью, как та, которой ты обязана жизнью, ибо ты и сама дашь жизнь дочерям, и они со временем станут подобны тебе.

Затем отец поднял дочь и поцеловал ее.

Священник повернул Стефану лицом к востоку и вывел на середину залы, где к ней присоединился Христо; справа от него встал его брат, а слева от будущей супруги — Фатиница; по обеим сторонам поместились двое певчих с зажженными свечами в руках. Фортунато на серебряном блюде подал священнику золотые кольца, и тот благословил их, перекрестил ими лица брачующихся и трижды громко возгласил:

— Раб Божий Христо Панайоти обручается с рабой Божьей Стефаной!

Затем он тоже трижды повторил:

— Раба Божия Стефана обручается с рабом Божьим Христо Панайоти! Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

И надел кольца на их мизинцы.

На этом церемония обручения закончилась и началась церемония свадьбы.

Жених и невеста — Христо повернувшись к востоку, Стефана к западу — взялись мизинцами правых рук, все присутствующие опустились на колени, и священник по раскрытой книге — ее держал перед ним певчий — прочел молитвы; затем он взял два венца, перекрестил их и троекратно возложил на головы новобрачных, каждый раз провозглашая:

— Раб Божий Христо Панайоти венчается с рабой Божьей Стефаной. Во имя Отца и Сына и Святого духа!

Затем он передал один венец брату Христо, а другой Фатинице, и те держали их над головами супругов до конца церемонии, пока священник громко читал главу из Евангелия, начинавшуюся словами: «О ту пору была свадьба в Кане Галилейской».

Когда чтение Евангелия закончилось, он трижды подал молодым вино; в то время как они пили, присутствующие пели гимн: «Изопью я вина спасения и призову Господа».

Потом он взял за руку супруга, а тот — Стефану и все трое в сопровождении брата Христо и Фатиницы, продолжавших держать венцы, три раза обошли зал под пение «Исаия, ликуй, Святая Дева понесла во чреве и родила сына Иммануила, который есть Бог и есть человек, имя которому Восток».

Завершив третий тур, священник остановился и, повернувшись лицом к новобрачной, закончил церемонию словами:

— И ты, о супруга, плодись, как Сарра, и возрадуйся, как Ревекка!

После этого священник снова взял за руку Стефану и отвел ее к софе, где она сидела, когда он вошел. Через некоторое время объявили, что все готово для того, чтобы препроводить молодую в дом ее мужа, и все женщины, включая новобрачную, опустили вуали.

У ворот Стефану ждал конь; она села на него верхом, сзади примостился мальчик. Музыканты встали во главе процессии, за ними, приплясывая, шли девушки из бедных семей, и среди них была моя юная гречанка в шелковом платье; жонглеры, кривляясь и гримасничая, пели песни, вызывавшие громкий смех мужчин и, без сомнения, заставившие бы покраснеть женщин, не будь их лица скрыты вуалями. Позади верхом следовала новобрачная со своими подругами, а на некотором расстоянии гурьбой шли мужчины во главе с Константином и Фортунато, уже совершенно оправившимся от раны.