Следующим утром, когда я, проснувшись, вышел на палубу, мы, подняв все паруса и заставив работать все весла, подходили к большому острову. Он, словно руки, готовые заключить нас в объятия, простирал нам две косы; за ними укрывался порт. Сзади поднималась гора высотой метров в шестьсот или более. Матросы задорно распевали веселые песни, а жители при виде корабля сбежались к берегу и отвечали нам радостными криками. По всему было видно, что возвращение судна стало настоящим праздником для всего острова.

Фортунато, хотя он был еще очень слаб и бледен, тоже показался на палубе, одетый, как и его отец, в свое самое роскошное платье. Мы вошли в бухту и бросили якорь перед очень красивым домом, стоявшим на склоне горы среди тутовой рощи. В этот миг через решетчатые ставни просунулась рука и помахала белым, расшитым золотом платком. На это приветствие Фортунато и Константин ответили выстрелами из пистолетов, возвещая тем самым о нашем счастливом возвращении. Веселье на берегу удвоилось, и под всеобщее ликование мы сошли на землю.

Это был остров Кея, античный Кеос, где, возвращаясь с Троянской войны, сделал остановку Нестор и где родился поэт Симонид.

Как мы уже говорили, дом Константина располагался особняком в небольшой роще, состоявшей из олив, тутовых и лимонных деревьев, на северо-западном склоне горы Святого Илии. Он возвышался не только над портом и протянувшимся полукружьем городом, но и над морем — от Эгинского залива до Негрепонта. Перед его северным фасадом, на расстоянии восьми — десяти льё, на вершине мыса Суний постепенно угасала горная цепь Парнаса, скрывавшая Афины. К воротам вела тропа. Удобная для защиты при вражеском нападении, она крутым подъемом заходила за крепостную стену, окружавшую дом, и поднималась на вершину горы. Там примостилась похожая на орлиное гнездо маленькая неприступная крепость, где можно было укрыться в случае опасности. Пока же она служила жилищем дозорному: с этой высоты он мог легко обнаружить в море на расстоянии до двадцати льё даже самую маленькую лодку, направлявшуюся к острову. Как и принято у всех состоятельных семей, перед домом находился двор, огражденный высокой стеной; весь второй этаж был опоясан балконом; имелся еще один, внутренний дворик, куда вела лестница, ключ от которой хранился только у хозяина дома. Туда выходил отдельный домик с окнами, скрытыми, как это бывает в турецких домах, тростниковыми решетчатыми ставнями. С течением времени они приобрели розоватый оттенок, красиво гармонировавший с ярко-белым камнем. Наконец, позади этого загадочного домика простирался большой великолепный сад, окруженный крепостной стеной, так что наслаждавшиеся прогулками обитатели дома были скрыты от постороннего взгляда.

Первый этаж дома являл собою нечто вроде обширной галереи, которую занимала челядь, одетая, как майнские клефты. Там она и жила на походный лад, предаваясь днем разнообразным играм, а вечерами устраиваясь на ночлег. Стены и столбы, поддерживающие свод, были увешаны узорчатыми ятаганами, пистолетами с серебряной насечкой, длинными ружьями, инкрустированными перламутром и кораллами. В целом же это воинственное преддверие придавало жилищу Константина диковатое величие, напоминающее пышные феодальные замки XV века. Мы прошли между шеренгами выстроившегося отряда, который приветствовал своего повелителя скорее как солдаты офицера, чем как слуги хозяина; чувствовалось, они избрали его свободно и повинуются ему по доброй воле, что всегда возвышает и того, кто отдает приказ, и того, кто его исполняет: это была преданность, а не раболепие.

Константин каждого назвал по имени и каждому сказал несколько ласковых слов; насколько я смог понять, он расспросил их о родителях, женах и детях и, выслушав ответы, представил меня как спасителя Фортунато. Один из них тотчас подошел и поцеловал мне руку, но не как вассал сюзерену, а как благородный король, желающий оказать почтение императору. Затем, поскольку Фортунато едва мог передвигаться, четыре человека подняли его на руки и по наружной лестнице, ведущей на балкон, который огибал весь дом, отнесли в покои второго этажа.

Второй этаж представлял собой резкий контраст с нижним. Он состоял из трех комнат, где было множество расположенных полукругом диванов; там царили прохлада и тишина. Только висящие по стенам великолепное оружие, трубки с янтарными чубуками и коралловые четки напоминали убранство первого этажа. Едва мы вошли в среднюю — парадную — комнату, как два красивых мальчика, одетые в бархатные куртки и расшитые золотом сапожки, внесли кофе и трубки. Мы выпили кофе, выкурили несколько трубок, и Константин проводил меня в отведенную мне комнату, находившуюся в восточном крыле дома. Показав мне лестницу, ведущую на первый этаж (по ней я мог свободно, ни от кого не завися, входить и выходить), он возвратился в свои покои, тщательно заперев их двери.

Я остался один и смог на досуге поразмыслить о своем новом положении. За последние месяцы в моей жизни произошли столь разительные перемены, что порою мне казалось, будто все это сон и настало время пробудиться. Действительно, я был воспитан нежно любившими меня заботливыми родителями. Затем, сменив неволю колледжа строгой корабельной дисциплиной, я вдруг ощутил себя совершенно свободным и, не зная, что мне делать с этой свободой, словно птица, чьи крылья слишком слабы для полета в безбрежном пространстве, приткнулся к первому пристанищу. Куда я попал? В логово пиратов, приводящее на память пещеру капитана Рональдо из «Жиля Бласа». Но покинув ее, куда я направлюсь? Трудно себе представить. Разумеется, для меня открыты все двери мира, но одна из них навеки заперта — дверь моей родины.

Не знаю, сколько времени я провел, погрузившись в свои невеселые думы, и тем более сколько бы это еще продлилось, если бы не солнечный луч, просочившийся сквозь тростниковые ставни и упавший на диван, на котором я лежал. Желая избавиться от этого докучного визитера, я поднялся и пошел к окну, но, выглянув наружу, тотчас же забыл обо всем. Передо мною мелькнули плотно закутанные в покрывала фигуры двух женщин, чья легкая и упругая походка говорила об их молодости. Они направлялись из большого дома в маленький, тот самый, из окна которого при нашем вхождении в порт нас приветствовал белый платок. Кто они, ведь ни Константин, ни Фортунато ни разу не обмолвились о них ни словом? Скорее всего, дочери Константина и сестры Фортунато, ибо он был еще слишком молод для брачных уз, а его отец, напротив, недостаточно молод, чтобы иметь жену в возрасте моих незнакомок. Дверь домика захлопнулась за ними.

Я остался у окна и, вместо того чтобы прикрыть щель, через которое проникало солнце, принялся увеличивать ее, чтобы лучше видеть, а может быть, и чтобы быть увиденным. Но тут мне пришло в голову, что при малейшем подозрении Константин, даже если он и не держится строго обычаев Востока, переведет меня в другие покои. Поэтому я недвижно замер у окна в надежде подстеречь какую-либо из моих соседок. Немного спустя две ручные горлицы сели на оконный карниз, рама приподнялась и бело-розовая ручка, протянувшись к птицам Венеры, одну за другой впустила их в дом.

О Ева, дочь и жена Адама, наша общая мать, грешница, которой ее дети с такой легкостью прощают этот грех, хотя из-за него они утратили бессмертие, сколь же сильно завещанное тобой миру любопытство, если, передаваясь из поколения в поколение, оно заставляет одного из твоих сыновей мгновенно забыть и родину и семью! Все исчезло при появлении этой руки: так в театре по сигналу машиниста сцены темный лес или мрачная пещера сменяются волшебным дворцом. Эта ручка отвела завесу, скрывавшую от меня истинный горизонт; остров Кея перестал быть ничтожным рифом, брошенным посреди моря, Константин — пиратским главарем, враждующим со всеми законами всех наций, я сам — жалким гардемарином без отчизны и будущего. Кея превратилась в Кеос — остров с нежным наименованием, где Нестор воздвиг храм Недусийской Афине; Константин — в царя, созидающего, как Идоменей, новый Салент, а я — в изгнанника, ищущего, словно сын Анхиса, то ли пылкую Дидону, то ли целомудренную Лавинию.