После ее ухода капитан то и дело сам начинал разговор, рассказывая всем подряд о нанесенном ему визите. Узнав, что миссис Дэнисон уже перебралась в замок, он вызвал ее к себе будто бы для того, чтобы дать инструкции, на самом же деле, желая воспользоваться случаем и снова поговорить об Анне Марии. Лучшего собеседника он вряд ли бы смог пожелать. Мало того что миссис Дэнисон была от природы расположена пользоваться даром речи, каким наградил ее Господь, в данном случае ею двигало еще чувство глубокой признательности, и она не скупилась на похвалы

святой

: так в деревне заранее называли Анну Марию. За этой болтовней капитан не заметил, как наступил час ужина. Он вошел в столовую и обнаружил там доктора.

Судя по всему, ожидания доброго врачевателя сбылись: мрачная физиономия сэра Эдуарда несколько прояснилась. Видя его в хорошем расположении духа, доктор предложил капитану запрячь после ужина лошадей в коляску и отправиться с ним на прогулку. Ему якобы необходимо посетить кое-кого из больных, живущих как раз в той самой деревне, что и Анна Мария, и если капитан согласен, то он будет ему крайне признателен, так как пони, служивший ему для разъездов, занемог и доктор остался без экипажа.

Услышав это неожиданное предложение, капитан нахмурил было брови, но, узнав, что конечным пунктом их путешествия будет деревня, где живет Анна Мария, отдал приказание кучеру держать лошадей наготове, а сам принялся торопить доктора. Тот любил поесть не спеша и теперь дал себе слово впредь делать подобные предложения только за десертом.

Между замком и деревней было четыре мили. Лошади пробежали их за двадцать минут, но капитан все время жаловался, что они едва плетутся. Наконец они приехали, и доктор остановил коляску перед нужным ему домом. Случайно это оказалось как раз напротив дома, где жила Анна, и, выходя из коляски, доктор сказал об этом капитану.

То был прелестный английский домик с зелеными ставнями и красной черепичной крышей. Он радовал глаз чистотой и, казалось, излучал радость. Все время пока длился визит доктора, капитан не отводил взгляда от входной двери, надеясь увидеть Анну. Однако его надежды были обмануты. Закончив визит, доктор вышел, а капитан все так же неотрывно смотрел на домик.

Доктор ступил на первую ступеньку кареты, потом остановился и самым естественным тоном предложил нанести Анне Марии ответный визит. Капитан согласился с готовностью, показывающей, с какой быстротой возрастает в нем интерес к жизни, и оба они направились по дорожке, ведущей к маленькой двери. Впоследствии капитан признавался, что за время этого недолгого пути сердце его билось сильнее, чем когда он в первый раз услышал сигнал боевой тревоги.

Доктор постучал. Открыла старая гувернантка, мадемуазель де Вильвьей, которую родители Анны Марии вывезли из Франции, чтобы она воспитывала Анну. Хозяйки не было дома, она пошла навестить заболевшего оспой ребенка (он жил на хуторе в миле от деревни), но, поскольку доктор состоял в дружеских отношениях с мадемуазель де Вильвьей, он предложил капитану зайти в коттедж, на что гувернантка любезно дала согласие.

Трудно было вообразить себе что-либо свежее и очаровательнее этого уголка. Сад походил на цветочную корзину; обстановка же комнат, несмотря на простоту, отличалась изысканным вкусом. Маленькая студия для занятий живописью, откуда вышли все пейзажи, развешанные по стенам, рабочий кабинет с открытым роялем и библиотека, состоящая из французских и итальянских книг, свидетельствовали о том, что в редкие свободные часы хозяйка дома отдавалась своим наклонностям к искусству или пополняла свое образование. Домик был собственностью Анны. Ее родители купили его и вместе с сорока фунтами стерлингов ренты оставили в наследство. Больше, как мы уже говорили, у нее ничего не было. Капитан с глубокой заинтересованностью, принесшей доктору большое удовлетворение, внимательно осмотрел весь дом от буфетной до чердака, кроме, разумеется, спальни — этой sanctum sanctorum[1] английского дома.

Мадемуазель де Вильвьей, не понимавшая цели этого осмотра, сообразила в конце концов, что посетители, особенно капитан, нуждаются в отдыхе. Она проводила их в гостиную, предложила присесть и вышла приготовить чай. Едва они остались одни, сэр Эдуард вновь погрузился в свойственную ему молчаливость, размышляя, как бы расспросить мадемуазель де Вильвьей об Анне Марии и ее родных. Но теперь доктор отнесся к этому спокойно: капитан предался мечтательности, а не тоске. Глубокие раздумья сэра Эдуарда прервал звук отворяемой двери, а когда она распахнулась, вместо гувернантки появилась Анна Мария с чайником в одной руке и подносом с сандвичами — в другой. Только что вернувшись и узнав о неожиданных посетителях, она пожелала принять их сама.

Капитан, поднявшись со смешанным выражением удовольствия и почтения, отвесил ей церемонный поклон. Она, поставив на чайный столик приборы, ответила ему французским реверансом и английским приветствием. Анна Мария была сейчас удивительно хороша. Раскрасневшаяся от ходьбы, она вся цвела здоровьем. Такие живые краски иногда сменяют собою тона быстротечной юности. Чувствуя некоторую скованность от присутствия двух посторонних мужчин, она очень хотела сделать этот краткий визит приятным для них. Капитан же был весьма красноречив, чего достойный доктор давно за ним не замечал. Правда, речи сэра Эдуарда, быть может, не совсем укладывались в рамки строгого этикета и чопорный ревнитель правил хорошего тона нашел бы, что в них слишком большое место занимали похвалы хозяйке, но гость этот мог говорить только то, что думал, а думал он об Анне Марии только хорошее. Однако все это не помешало ему заметить на чайнике и столовом серебре баронский герб, что крайне польстило его гордости аристократа. Он не допускал даже мысли, что столько совершенств может таиться в девушке из простого народа или из буржуазных кругов.

Доктору пришлось напомнить ему, что их визит уже длится два часа. Сэр Эдуард с трудом в это поверил, но, взглянув на часы, понял, что пора уходить. Он распрощался с Анной Марией, взяв с нее слово, что на следующий день она вместе с мадемуазель де Вильвьей придет в Вильямс-Хауз на чашку чая. Анна согласилась, и капитан направился к коляске.

— Черт возьми, доктор! — воскликнул он, возвратившись в замок. — У вас порой возникают отличные идеи! Почему мы до сих пор не совершали таких чудесных прогулок? Мои лошади застоялись — у них скоро ноги опухнут от безделья!

V

На следующий день капитан встал на час раньше обычного и прошелся по замку, лично отдавая указания, как приготовиться к предстоящему торжеству. Сэра Эдуарда покорил домик Анны Марии царившим в нем порядком и чистотой, и он решил, что отныне Вильямс-Хауз ни в чем не уступит ему. Поэтому, кроме вощения полов, полировки мебели и меди, он приказал протереть старинные картины, и вот предки капитана, до сих пор скрывавшиеся за толстым слоем пыли, обрели новое существование: глаза их ожили и с интересом взирали на то, что происходит в старых покоях, где в течение двадцати пяти лет не происходило почти ничего. Доктор, потирая руки от удовольствия, ходил за капитаном, поистине вложившим в эти приготовления весь пыл своих лучших лет. Зашел мистер Сандерс и, глядя, с каким усердием здесь ведутся работы, осведомился, не собирается ли посетить Дербишир сам король Георг. Каково же было его удивление, когда он узнал, что вся эта суматоха затеяна ради чашки чая, которую Анна Мария собирается откушать в замке. Бедный Том последние три дня не выходил из состояния глубокого потрясения: понимая, что его хозяин оправляется от сплина, он начинал опасаться, что тот постепенно сходит с ума. Один доктор, казалось, смело шел только ему ведомым путем, следуя какому-то своему плану. Добрый же мистер Робинсон вполне довольствовался тем, что состояние здоровья сэра Эдуарда улучшается: большего он не желал, оставляя все остальное на волю Провидения и вознося молитвы Господу за его всеблагую милость.