После этого я успокоился: мне казалось, что начало моему плану положено и отступать от принятого решения уже поздно. Предстояло тщательно обдумать его осуществление. Вызвать мистера Бёрка на дуэль на борту корабля — чистое безумие, и поэтому я решил действовать по-другому.

Как по личным делам, так и по службе мистера Бёрка время от времени вызывали в наше посольство. И поскольку он, как известно, не отличался ни особой общительностью, ни любознательностью, то обычно отправлялся туда один и наикратчайшей дорогой. Она пролегала через одно из двух самых красивых и обширных кладбищ Константинополя. Там мне и предстояло ожидать его, причем тоже одному, поскольку я не хотел никого вмешивать в это дело. В конце концов я сумею заставить его драться. Выбор оружия я оставлял за ним; каждый из нас носил на боку шпагу, а у меня при себе оказалась бы и пара пистолетов.

Тем временем наступило дежурство Боба. Бедный малый принес мне завтрак, и я бросился ему на шею; он, по своему обыкновению, уже забыл о понесенном наказании. Это меня убедило, что он ни на мгновение не заподозрил, будто несколько ударов, столь внезапно обрушившихся на его плечи, было нанесено, так сказать, моей рукою. Как я и полагал, Боб приписал их мистеру Бёрку. К тому же он сообщил мне, что старший помощник все еще находится в карантине, и, по его разумению, мистер Бёрк кончит плохо. Я думал так же и отнюдь не огорчился, увидев, что другие разделяют мою убежденность. Казалось, само Провидение, избравшее меня мстителем среди стольких порядочных людей, покровительствует мне.

Я спросил, не слышно ли чего-нибудь нового о еврее Якобе, и оказалось, что он уже несколько раз приходил на судно и спрашивал меня, но так и не смог со мной повидаться, поскольку я был под арестом. Его беспокойство было понятно, ведь именно я должен был передать ему букет Василики, как помнится, служивший платой за его посредничество в деле, о котором я уже рассказывал. Я поручил Бобу передать, что, как только освобожусь, незамедлительно принесу ему эту драгоценность, более того — сам обращусь к нему с просьбой об услуге и хорошо заплачу за нее.

День моего освобождения близился, и все было готово, чтобы я, использовав первую же предоставившуюся возможность, привел свой план в исполнение. По истечении месяца, час в час, арест был снят.

Первый визит я нанес капитану. Добрый и достойный старик вел себя по отношению ко мне, как всегда, доброжелательно. Он слегка побранил меня за то, что я не истребовал у него увольнения, которое он с удовольствием предоставил бы, и попросил рассказать во всех подробностях о юной гречанке, об участии Джеймса и Боба в освобождении ее и об их преданности мне, о нашем возвращении на судно и о сцене с мистером Бёрком. Я рассказал ему все как на исповеди, ведь Стэнбоу был другом моего отца, и я относился к нему с благоговением. Когда я упомянул об оскорбительном жесте, которым мистер Бёрк сопроводил свой приказ удалиться, Стэнбоу побледнел.

— Он действительно это сделал? — усомнился капитан.

— Он это сделал, сэр, — холодно подтвердил я.

— Но вы ему простили, не так ли? Он же сумасшедший!

— Да, — ответил я, улыбаясь. — Однако он буйный сумасшедший, и его следует связать.

— Что вы хотите сказать? — с беспокойством спросил Стэнбоу. — Джон, мальчик мой, помните всегда, что первый долг моряка — дисциплина.

— Разве в моих привычках нарушать ее, сэр?

— Нет, Джон, нет, напротив, вы один из лучших моих офицеров, и мне приятно воздавать вам должное по справедливости.

— И это тем более ценно, — ответил я, — что воздается мне, когда я только что отбыл наказание.

Стэнбоу вздохнул:

— Но почему вы не попросили у меня увольнения, почему вы не сказали, что оно у вас есть? Я бы вас не выдал.

— Благодарю вас! — воскликнул я со слезами на глазах. — Благодарю вас от всего сердца, но, к сожалению, я никогда не лгу.

— Вот почему я и хочу, чтобы вы мне подтвердили, что все забыто.

Я промолчал.

— Ну хорошо, хорошо, — продолжал он. — Нельзя требовать пока слишком многого. Я согласен, что забыть оскорбление, когда оно еще живо в памяти, — это больше чем героизм. Отдохните, развейтесь, вам это необходимо после месяца заключения, и пусть отдых и развлечения прогонят злые мысли, если случайно они вас посетили. Хотите сойти на берег?

— Спасибо, сэр, но не сейчас. Когда у меня окажутся там дела, я попрошу у вас увольнения.

— Как вам будет угодно, но лично у меня, слышите, Джон, у меня лично. В том, что зависит от меня, имейте, во имя Неба, дело только со мной. Не забывайте, что ваш уважаемый отец, мой добрый и старый друг, именно мне поручил вас и я ему отвечаю за вас во всем, только во время сражения или кораблекрушения я не могу нести ответственность. У вас есть деньги?

— Да, сэр.

— Не стесняйтесь: вы же знаете, что сэр Эдуард назначил меня вашим банкиром.

— У меня есть еще более двенадцати тысяч франков, сэр.

— Ну что же, похоже, я сегодня ничего не смогу для вас сделать. Завтра я, возможно, буду счастливее.

— Спасибо, капитан, сто раз спасибо. Вы говорите, что ничего не можете сделать для меня. Вы ошибаетесь, своими словами вы уже делаете больше, чем мог бы сделать король Георг всей своей властью. Прощайте, сэр, я воспользуюсь вашим предложением и, если мне понадобится сойти на берег, приду к вам за увольнением.

— Мы сделаем лучше, Джон, ведь меня может не оказаться на месте, и у вас снова возникнут неприятности.

Он присел к секретеру и написал несколько слов на листке бумаги.

— Держите, вот письменное увольнение, а дату на нем вы проставите сами: оно защитит вас от любых упреков. Но, прежде чем уйти, подумайте еще раз: вы ничего не хотите у меня попросить?

— Хорошо, сэр, — ответил я, — раз вы так настаиваете, я решусь.

— Сделайте одолжение.

— Вы знаете, что Джеймс за то, что он сопровождал меня на берегу, был приговорен, как и я, к аресту на месяц и что я просил мистера Бёрка не наказывать его за проступок, который вы бы простили, а ваш помощник увеличил срок ареста до шести недель?

— Да, я это знаю.

— Так вот, капитан, я прошу, чтобы Джеймсу сняли две недели ареста.

— Это уже сделано.

— Как?

— Да, да; я все уладил еще до вашего освобождения, чтобы не возникло подозрения, будто именно вы попросили меня об этом и на вас не стали бы смотреть косо. Джеймс был освобожден одновременно с вами.

— Тогда, капитан, вместо справедливости окажите мне милость, позвольте поцеловать вашу руку.

— Обнимите меня, мой мальчик.

Я бросился ему в объятия.

— Да, — сказал он, покачав головой, — мы были бы так счастливы, если бы этого человека не было на борту.

— Правда, мистер Стэнбоу? — воскликнул я. — Вы тоже считаете, что этот человек невыносим и для вас, и для всей команды и что тот, кто от него избавит…

— Тихо, мой мальчик! — остановил меня старик. — Только лорды Адмиралтейства располагают такой властью. Нужно доложить им и ждать… прощайте, прощайте, Джон; ваши товарищи с нетерпением ждут вас, ведь вы не виделись целый месяц.

И, махнув рукой, он добавил:

— Итак, договорились, не правда ли? В любом случае вы обращаетесь только ко мне.

По моему голосу он, видимо, понимал, что творилось у меня в сердце; в знак согласия я лишь молча кивнул ему и с поклоном, полным уважения и признательности за его доброту, вышел из каюты.

Мистер Стэнбоу оказался прав: все мои товарищи вместе с Джеймсом ждали меня на палубе. Появление мое стало поистине триумфальным, раздалось всеобщее ура, несомненно достигшее и обиталища мистера Бёрка, которое он теперь покидал лишь в часы службы и приема пищи, предпочитая добровольное затворничество в каюте полному одиночеству на палубе. Офицерский корпус решил дать праздничный обед в честь меня и Джеймса. Этот знак внимания, не откладывая, решили оказать через день и тут же отправились испросить на него разрешение у мистера Стэнбоу; тот, со свойственной ему добротой, сейчас же дал свое согласие.