Такие резко негативные реакции, как у руководителя банка, стали довольно обычным явлением и, к сожалению, естественным в тех условиях, которые создавались в Китае иностранному бизнесу новым политическим режимом. Прямо или косвенно, но все это отражалось и на отношении ко мне. Одна моя пациентка на коктейле беседовала с каким-то важным управляющим британской компании. Разговор зашел обо мне, и она сказала ему, что я собираюсь ехать в СССР. «Ах так, - ответил он, -ну, если Смольников будет подыхать здесь в канаве, я и пальцем не пошевельну, чтобы ему помочь». Она любезно передала мне этот разговор. Конечно, так относились ко мне не все. Врачи, вообще, как-то стояли в стороне от всего этого безобразия по поводу политических предпочтений, а наши отношения между собой в большей степени определялись профессиональными интересами. Другие же люди, становясь моими пациентами, начинали относиться ко мне лучше, потому что теперь я был прежде всего их врачом. Так случилось с одной немецкой четой. Я встречался с ними иногда на коктейлях, и они подчеркнуто меня игнорировали. Но как-то раз немецкий врач, у которого они наблюдались, допустил ошибку в лечении их ребенка. Мать пригласила меня (выбора в Шанхае уже практически не было) и осталась моей пациенткой вплоть до моего отъезда в СССР. Помню прекрасного глазника Шварценбурга, немца, у которого лечились почти все советские граждане, страдавшие заболеваниями глаз. Замечательным человеком был доктор Бирт, глава немецкой медицинской фирмы. Одновременно он занимался бизнесом и был чересчур занят делами своей молочной фермы «Люцерн Дэйри», приносившей ему дохода больше, чем все его не всегда удачные операции. В общем, классифицировать врачей по политическому и национальному признаку в таком городе, как Шанхай, было трудно.
Вместе с тем политика выдавливания иностранцев из Китая, проводимая Мао, медицинских учреждений касалась в той же мере, как и всех остальных. Но здесь, поскольку за короткий промежуток времени в Шанхае я трижды пережил смену китайского политического режима, у меня напрашивается любопытное сравнение. Японцы в первые же дни оккупации заняли Дженерал Госпи-тал, который принадлежал муниципалитету, то есть главным образом англичанам. Они считали его вражеским имуществом. Но все же они придерживались каких-то юридических норм и с Кантри Воспитал долго ничего не могли поделать, так как эта больница никому не принадлежала. Когда она была построена много лет назад -для иностранцев и на деньги иностранцев (это были пожертвования), - то в целях управления ею был избран совет директоров, работавший бесплатно. Зарплату получал только главный врач и обслуживающий персонал. Члены совета менялись, некоторые умирали, но юридически у больницы никогда не было владельца, и японцы долгое время не могли придумать, как и у кого ее конфисковать. Правда, в конце концов они ее присвоили. После японцев, когда Шанхай перешел в руки гоминдановцев, Кантри Госпитал снова приобрел свою шаткую независимость, и в нем опять лежали иностранные больные. Однако с приходом Мао все изменилось. Китайцы сразу забрали Кантри Госпитал и вышвырнули оттуда всех иностранцев.
С потерей Кантри Госпитал в британской колонии возникли трудности: некуда стало девать больных. В китайские больницы иностранцев, кажется, не принимали, во всяком случае, я не слышал ни об одном случае нахождения иностранца в китайской больнице. Независимой от китайцев оставалась только еврейская больница, как и все другое, что принадлежало еврейской общине: во-первых, эта община была богатой (имела клуб, больницу, спортивный клуб), а во-вторых, объединяла людей не по политическому, а по конфессиональному признаку. В ней были евреи из разных стран - и американские, и британские, и советские, какие хотите, - такой орешек раскусить юридически было не так-то просто, и некоторое время китайцы не могли этого сделать. Все больные-иностранцы стали поступать в небольшую, но хорошо оборудованную еврейскую больницу. Главным врачом здесь был прекрасный хирург и замечательный человек - доктор Бронштейн, года на четыре раньше меня окончивший университет «Аврора» и прошедший специализацию по хирургии в Марсельском университете. Он был очень религиозен, это ощущалось во всем: у входа в операционный блок на косяке двери была привинчена филактерия (маленький серебряный цилиндрик, в который запаяна бумажка с еврейской молитвой); перед началом разреза кожи он всегда произносил «Cum Deo» (С Богом)... В этой больнице оперировали британец Бертон и нацист (по-моему, поневоле) Шварценбург.
Содержать больницу было трудно, так как китайцы постепенно увеличивали налоги, а инфляция требовала постоянного повышения зарплаты обслуживающему персоналу. Плата от больных полностью не окупала расходов. Самыми «доходными» были, конечно, хирургические койки, поэтому все восприняли как катастрофу, когда в операционном блоке сломался автоклав, в котором стерилизовали инструменты и перевязочный материал. Нет автоклава - нет стерилизации - нет хирургии. Экстренно собрался совет директоров больницы, в состав которого входили несколько наиболее крупных еврейских бизнесменов, а также доктор Бронштейн и доктор Розенкевич. Совету было доложено, что починить автоклав нельзя и надо покупать новый. Решили искать, где его можно купить. На следующем заседании членам совета сообщили, что есть новый американский автоклав, но за него просят что-то около десяти тысяч американских долларов. Начался диспут. Сумма была очень большая, и в разгаре спора нервы участников не выдержали. Один из директоров, бизнесмен, воскликнул: «Неужели нет более дешевого способа стерилизации?» Розенкевич, доведенный до белого каления, отрубил: «Есть! Надо просто кастрировать всех членов директората». Аргумент показался логичным и убедительным, и новый автоклав был куплен - преодолена очередная трудность.
Однако и по отношению к еврейской общине и всем ее учреждениям китайцы использовали свою обычную тактику экономического удушения. В этом им помог, сам того не ведая, мой пациент Слоссман, который во время войны служил в британской армии (он не уточнял мне свой чин, а я и не спрашивал - во всяком случае, фельдмаршалом он не был). Видимо, в признание военных заслугой был избран в совет старейшин еврейского клуба. Со своим британским подданством Слоссман носился как с писаной торбой, что тотчас отразилось на жизни еврейского клуба: он установил там порядки, царившие в британской армии. Старший повар клуба был произведен им в майоры, другие повара стали лейтенантами, старшие официанты (бои) - старшими сержантами, младшие -младшими сержантами. Почему остальные старейшины клуба не сообразили вовремя, что Слоссман подкладывал им бомбу замедленного действия? Неизвестно. Во всяком случае, когда в связи с введением налогов на клубы еврейская община уже не могла содержать клуб, встал вопрос о его ликвидации. И тут выяснилось, что, кроме выплаты денег за выслугу лет и трехмесячного пособия при увольнении, - что должны были делать все иностранные организации, - «слоссмановская армия» стала требовать себе еще и денег за чины, особенно кричали майор и лейтенанты. На беднягу Слоссмана посыпались проклятия всей еврейской колонии. Не знаю точно, чем закончилось дело, но авторитет Слоссмана как военачальника сильно упал.
Вскоре закрылась и еврейская больница. Британская колония начала переговоры с одной фешенебельной частной китайской больницей о сдаче британцам одного из ее отделений, которое британская колония бралась отремонтировать за свой счет и отделить стеной от остальной части больницы, чтобы иностранцы не мешали китайским больным (то есть, чтобы китайцы были отделены от иностранцев). Так как за этим предложением стояли большие деньги, то владельцы больницы согласились. Там я и лечил своих пациентов до своего отъезда в СССР.
При Обществе граждан СССР были организованы трехгодичные курсы медсестер, где я был директором и читал «кожные и венерические болезни». Курсы просуществовали ровно три года, и один выпуск мы все-таки сделали. Сестры учились прилежно, хотя были и исключения. Одна девица, не отличавшаяся особым умом, на выпускном Экзамене на вопрос, как лечить острую гонорею, ответила, что нужно сначала хорошенько промассировать больного. Все было бы ничего, но экзаменаторы не могли удержаться от хохота, и бедняга на нас очень обиделась. Но и это еще ничего. Оказалось, что на курсах три года училась совершенно глухая девица, а мы этого не знали. Выяснилось это только при проведении практики в больнице, на третьем курсе. Больные вызывали дежурную сестру не звонком, а красной лампочкой, которая зажигалась в дежурке. Эта сестра прибегала в палату, будила всех больных по очереди и спрашивала, кто сигналил. Естественно, во всем виноватым оказался я, так как не предусмотрел медицинский осмотр учащихся. Диплом ей все же дали. А что было делать?
