Здание университета "Аврора"
Эрно был самым первым моим профессором. Он читал курс биологии на первом курсе и свою первую лекцию начал словами: «Господа, не признавайте никаких авторитетов. Доходите до всего своими собственными мозгами и талантом, если они у вас есть. Не доверяйте чужому знанию. И мне не верьте». В другой раз он заметил: «Завтра после обеда устный экзамен по зоологии. Если на обед будет хорошее вино и заячий паштет, все у вас сойдет гладко. Если не будет - берегитесь». Старик теперь, конечно, уже умер, и я очень боюсь, что за свою непочтительность к авторитетам - а для иезуита это хуже, чем смертный грех, - он, вместо того чтобы попасть в католический рай, сидит сейчас в католическом аду, который, по имеющимся здесь, на земле, сведениям, совсем неподходящее место для профессора биологии.
Жак Фламэ, декан медицинского факультета. К нему я заходил два раза в неделю в течение шести лет, когда приезжал в университет читать свои лекции. Он преподавал патоморфологию и свою специальность знал хорошо. У меня о нем остались самые хорошие воспоминания (хотя он был, конечно, настроен антисоветски, все они были так настроены). Как-то я пригласил его в советский клуб посмотреть кинофильм о нацистских концлагерях, уже освобожденных советской армией. Это было событием: иезуит в советском клубе. В середине кинофильма он вдруг вздрогнул и прошептал: «Боже мой! Смотрите,
Смольников, вон тот справа - мой профессор из Лионского университета». Я увидел на экране скелет с выжженным номером на предплечье.
Не могу обойти вниманием францисканскую сестру Та-бернакль. Простое лицо с ясными бледно-голубыми глазами. Типичная героиня романов Базана: во французской крестьянской семье (не то в Нормандии, не то в Бретани) она была последней дочерью в семье, отданной в монастырь. Всегда вспоминаю о ней как о действительно хорошем человеке. В то время я заведовал детским отделением и многому у нее научился. Как-то она позвала меня в палату и сказала: «Доктор, посмотрите, доктор М. велел этому малышу вливать под кожу физиологический раствор, но ребенок очень мал и не может его весь впитать. Видите, он весь распух». Ребенок был действительно весь вздут. И это мне говорила простая французская крестьянка в 1942 году, когда даже термина «парентеральное питание» не существовало. Очевидно, для нее тоже были характерны антисоветские настроения, но со мной она никогда о Советском Союзе не говорила. Ее очень тревожило, что я схизматик (католики считали православных схизматиками, а православные - католиков; схизматик, значит, раскольник) и поэтому могу не попасть в рай. Я подозревал, что она каждый вечер молилась за меня. Сестра Табернакль подарила мне молитвенник на французском языке с надеждой, что я просвещусь и обращусь к «истинной вере». Просвещения и обращения не произошло, но память об очень доброй женщине осталась навсегда.
Медицинскую деонтологию (врачебную этику) нам преподавал профессор отец Бонэ. Толстый серьезный старик, он все знал о деонтологии и ровно ничего о медицине. Он подробно объяснял нам, студентам пятого курса, как делать кесарево сечение при помощи акушерских щипцов, то есть как разрезать живот при помощи овального совершенно тупого инструмента! Он также сообщал нам, что гонореей можно заразиться не только половым путем, но и просто используя сиденье в туалете, на котором до этого сидел больной. Это, по-видимому, сообщалось на тот случай, если с острой гонореей к врачу придет монах.
В 1946 году, с отъездом профессора терапии Мальваля во Францию, меня пригласили в университет «Аврора» занять его место. Я был полностью загружен в фирме «М», но коллеги разрешили мне читать две лекции в неделю, а иезуиты назначили помощника - китайца, который читал еще две лекции. Я выбрал себе болезни сердца, крови, печени и почек, а также венерические болезни.
Всего в университете обучалось не более тысячи человек, преимущественно китайцы. Небольшое количество студентов давало возможность почти каждому из них лично общаться с профессурой. Курсы, естественно, были малочисленными. На нашем курсе, когда я поступил на медицинский факультет, начинало учебу тридцать два студента, а окончило шестнадцать, остальные провалились на тех или иных экзаменах. На одном из курсов отделения гражданских инженеров училось всего четыре студента: два китайца и два брата Сукеники - Михаил и Александр. Канцлер университета так и называл этот курс объединенным именем «Les Soukeniks - Сукеники». Братья праздновали не только католическую пасху, но и еврейскую, чему китайцы были весьма рады - для двух китайцев профессора не хотели приходить на курс читать лекции. Мы, правда, праздновали еще и русскую пасху, но китайцы от этого ничего не имели.
У меня сохранился «Список профессоров и преподавателей», а также данные о численности студентов в университете за 1948 год. Профессоров и преподавателей по «Списку» было всего 132 человека: 21 иезуит и 11 штатских французов, то есть всего 32 француза-профессора, русских - 2, других иностранцев - 9 и китайцев - 89.
Всего студентов значилось 986, из них 132 женщины и 854 мужчины. Женщин начали допускать в университет примерно в 1942 году. Иностранных студентов было всего 39: 15 русских, 2 итальянца, 3 грека, 3 француза, 3 португальца, 1 немка, 1 из Ирака, а дальше перечень продолжался не по национальности, а по месту рождения: 1 из Владивостока, 1 из Туркестана, 3 студента из Харбина, 1 из Вены, 1 из Праги, еще 3 из Польши и 1 из Кореи. Из 986 студентов 642 жили в общежитиях на территории университета и 344 на частных квартирах. Из 947 студентов-китайцев католиков было 180, то есть немногим более 18 %.
Из общей численности китайских студентов только 74, то есть 7 %, были родом из Шанхая. «Аврора» была дешевым университетом, и молодые люди из богатых шанхайских семей предпочитали учиться или в американском университете св. Иоанна, или в еще более дорогом Гонконгском университете. На факультете литературы на отделении китайской литературы училось 30 студентов, все были католиками, и все жили в семинарии в Зикавее, то есть в самой цитадели католицизма Шанхая. Все, очевидно, готовились стать иезуитами. У иезуитов уже был один иезуит-китаец, ставший епископом. Они готовили себе смену. Так же они поступали и во Вьетнаме.
В университете было четыре факультета: медицинский, технологический (с отделениями для гражданских инженеров, физико-математическим, электротехническим и химическим), юридический (с отделениями юридическим и политико-экономическим), литературный (с отделениями китайской литературы и французской литературы) и стоматологическая школа. Был еще специальный курс для изучения французского языка, на нем учились в течение года перед поступлением на факультет. Занятия на специальном курсе шли по шесть часов в день, а каждую субботу устраивались экзамены по пройденному материалу. Для лучшего запоминания нас заставляли хором петь французские неправильные глаголы. В итоге через год мы уже могли на французском языке слушать на факультетах лекции. Недавно я читал статью одного из наших космонавтов, принимавшего участие в полете «Союз-Апол-л он». Он упомянул, что их заставляли учить английский язык по шесть часов в день. Я думаю, что меньше и нельзя, так как преподавать иностранный язык по одному или по два часа в неделю - пустая трата времени. В школе магистров, где я учился, был час французского языка каждый день, преподавали настоящие французы, и все равно по окончании школы мы ничего не знали.
Китайские студенты между собой часто говорили по-французски, потому что не всегда могли понять друг друга из-за большой разницы в провинциальных диалектах, которые объединяют только иероглифы. Можно было увидеть двух разговаривающих китайцев, один из которых писал пальцем на ладони левой руки очертания иероглифа, так как другой на слух не понимал смысла сказанного.
