Процесс массового отъезда иностранцев из Шанхая не затронул лишь торговые фирмы, которые собирались продолжать в Китае свою деятельность, что гоминдановский Китай всячески приветствовал. Иностранцам вернули их фабрики и заводы, домовладельческие компании получили назад свои дома. Служащие этих компаний стали возвращаться на свои рабочие места, началось их переселение из лагерей. Чтобы вывезти всех оттуда до осени, в многокомнатных квартирах размещали сразу по несколько семей. Я бывал в этих квартирах и видел, что там творилось: в большой комнате стояло десять, а то и больше, раскладушек. Такая теснота, наверное, влекла за собой бытовые ссоры, но я не был их свидетелем. В присутствии врача, особенно не англичанина, ругаться неудобно -обычное человеческое лицемерие, присущее всем народам.
Война для заключенных окончилась, но появились новые сложные проблемы. Жилой фонд международного сеттльмента стал принадлежать китайцам, и часть людей в связи с этим лишилась жилья, у другой части - квартиры заняли другие люди, у третьей - японцы во время оккупации вывезли из квартир все: мебель, картины, посуду. Зайдя к одному англичанину, я увидел его лежащим на голом матрасе, поставленном на четыре жестяные банки из-под бисквитов. Кровать японцы забрали, а матрас почему-то оставили, исчезли одежда и обувь. Большинству служащих сеттльмента некуда было выехать из концлагерей, и многие заключенные после освобождения по несколько месяцев продолжали жить там. Обеспечить свое существование, постоянно проживая в лагере, было, видимо, непросто. Например, из лагеря Лунгхуа в город не ходил никакой транспорт, а расстояние было приличное. Как-то я встретил своего английского пациента на авеню Жоффр (главной улице французской концессии): он шел в одних трусах, держа на плече палочку, на которой висел узелок, не знаю с чем.
Послевоенный период в Шанхае можно охарактеризовать как период экономической оккупации американцами. Город был наводнен американскими товарами наихудшего качества. Голодный Шанхай впитывал в себя все, что американские бизнесмены собирались выбросить в мусорные ящики у себя дома. Во всех точках города возникали маленькие бары для американских солдат. И это касалось всех портов Китая. Власть перешла в руки Чан Кайши.
В Шанхай тихо, как саранча, вошла многочисленная армия «УНРРА» (Организация объединенных наций для помощи беженцам). Не знаю, каким беженцам они помогали в Шанхае. Беженцев там просто не было. Одна половина иностранцев сидела по концлагерям, но это были не беженцы, а резиденты Шанхая, другая - не сидела, но они никуда и не бежали: во-первых, невозможно, а во-вторых - куда? Но деятелей из УНРРА это отсутствие логики ничуть не беспокоило. Одетые в полувоенную форму, они шныряли по городу в джипах, которые привозили сотнями. В большинстве своем это были американцы или иностранцы, принявшие гражданство США, но были среди них и канадцы. На одном джипе я видел надпись «Канада», по-английски и по-русски.
Фирме «М» пришлось столкнуться с УНРРА очень близко. Поразительно, но, посылая в Шанхай несколько сот мужчин и женщин, американцы (а никто в Шанхае и не считал УНРРА организацией объединенных наций) не позаботились об их медицинском обслуживании. Впрочем, это, скорее, подчеркивало тот дух авантюризма, которым была пропитана вся их организация. Поскольку УНРРА было дешевле иметь дело с организацией врачей, а не с отдельными врачами, то ее представители оказались нашими пациентами. Их разместили по разным гостиницам Шанхая, и мне часто приходилось ездить из одного отеля в другой, навещая заболевших. Многие из них говорили откровенно, что раньше служили в ОСС (Американская военная разведка). Наверное, кто-то из них и в Шанхае продолжал работать по той же линии. А другие были просто авантюристами, которые позарились на хорошую зарплату и возможность ничего не делать.
Даже в таком прожженном городе, как Шанхай, эти господа выглядели жуликами. В УНРРА были и профессора медицины, неизвестно чем занимавшиеся. Бертон их просто не переносил. Как-то одна моя пациентка заболела, у нее поднялась температура. Диагноз был неясен, и я вызвал Бертона на консилиум. Американцы, со своей стороны, пригласили английского профессора из УНРРА. Профессор осмотрел больную и в тот момент, когда вошел Бертон, пытался стряхнуть термометр. У него ничего не получалось. Бертон попросил у профессора термометр и в несколько приемов его стряхнул. Профессор с напускным восхищением воскликнул: «Просто удивляюсь, как это вам удается!?» - «Двадцать лет практической медицины, мой мальчик», - сухо ответил ему Бертон. В целом работа с УНРРА была неинтересной: главным образом, это были истеричные люди, готовые вызвать врача только потому, что им не удавалось выпустить газы из кишечника. Мне запомнился всего один клинический случай. Заболел француз из УНРРА и вызвал меня к себе в гостиницу. У него оказался обычный насморк, и единственное, что я увидел интересного, - моя пациентка-американка, тоже из УНРРА, лежавшая в его постели.
В это время для фирмы началась эра искусственного «бума». Все лица, уезжавшие в США, должны были проходить медицинское обследование у нас. В Австралию -тоже. От всех отъезжающих китайская таможня требовала свидетельство о прививках (прививки делали мы). Китайское правительство прислало нам на обследование восемьсот китайских кадетов, которых гоминдановское правительство направляло в Англию для изучения мореплавания. Мы с ними провозились все лето, работая сутками. Чтобы справиться побыстрее, пришлось прибегнуть к разделению труда: каждый осматривал определенные органы тела. Мне поручили уши, горло, нос и зубы. Бедному доктору Ие досталась прямая кишка. За два летних месяца он произвел восемьсот ректальных исследований и потом жаловался, что у него на правом указательном пальце образовалась мозоль, мешающая проводить тонкие ортопедические операции.
Наступало время моего отпуска, который я собирался провести в Шотландии. Нервное напряжение у меня росло: очень уж неопределенной была обстановка. Мою тревогу подогревал доктор Ие, который пессимистически заявлял, что обратно в Китай меня, скорее всего, не пустят.
Я должен был убедиться, что смогу получить в Лондоне обратную визу, поскольку в Шанхае оставалась моя семья, и отправился в Нанкин, тогдашнюю столицу Китая, в министерство иностранных дел. В дороге я не спал всю ночь. Поезд часто останавливался, на неизвестных станциях около вагонов толпились продавцы. Громко крича, они предлагали купить жареных уток, с виду прекрасных - толстых и зарумяненных, блестевших, словно лакированные. Но на самом деле эти утки не так хороши: китайцы надувают их через соломинку воздухом, чтобы они выглядели жирными. Кроме того, продавали всякие сладости, кто-то слезал с поезда, кто-то садился: на каждой остановке - шум и суета.
Утром я прибыл в Нанкин. Этот город, больше похожий на огромную пыльную деревню, только начинал становиться столицей, хотя это уже было с ним много столетий назад, и не раз. На вокзале меня встретили моя двоюродная сестра Жека Фитингоф со своим мужем Данилой и на машине повезли к себе. Они жили в небольшом двухэтажном китайском домике, типичном для Нанкина, из окна которого открывался вид на небольшое озеро и горы вдали. Все это я запечатлел на рисунке и, глядя на него, еще раз убедился в том, что художника из меня не выйдет. За свою жизнь я нарисовал две картины - озерцо, которое виднелось из Жекиного окна, и замок мистера «Шампански» в Тяньцзине. На этом мои упражнения в живописи закончились.
Данила свозил меня в мавзолей Сунь Ятсена - красивый храм, построенный на склоне горы в сосновом лесу, а также к городским достопримечательностям. Мы проехали сначала вдоль старинной городской стены, высотой, наверное, в четыре этажа, которая когда-то опоясывала весь город, потом - по главной улице, широкой, длинной и пыльной, а в дождь, наверное, и трудно проходимой. Данила показал мне большое круглое здание, в котором размещались ЦК партии гоминьдана и некоторые министерства. По всему городу я видел дома в традиционном китайском стиле. И очень красивые горы вокруг.
