— Встречу, — сказал Левка вздыхая.

Прощай, Днепр! Бабку он ненавидел заранее. Из-за нее он остается один в доме, без друзей. Даже девчонки и те в подражание им собираются в Белгород-Днестровский изучать край…

«Балуй ее», — припомнились слова матери. На лице Левки появилась кислая улыбка. Он заложил пальцы в рот и издал резкий свист, испугавший дворовых голубей. После этого он вышел на улицу и вскочил на ходу в трамвай, идущий в сторону Крыжановки. Левка стоял на дребезжащей задней площадке и думал о бабке Веронике. Он никогда не видел ее. Но по рассказам отца знал — бабка соленая… Она зимовала на кораблях, затертых льдами, служила на всех судах Белого моря поварихой, имела трудовой орден «Знак почета» и ничего не боялась. Но для чего бабке понадобилась Одесса? Не все равно, где расставаться с жизнью? Другое дело здесь жить: город богат кораблями, веселыми, сильными людьми, солнцем и синевой. Теперь целыми днями бабка будет сидеть на пороге дома и командовать им, своим внуком Левкой…

От этой мысли лицо мальчика с рыжей копной волос над смуглым широким лбом покрылось потом, а сам он сгорбился, словно поднял на плечи тяжелый мешок с мукой. В свой дом, стоявший на Парусной улице, не хотелось возвращаться.

В Крыжановке он до самого вечера помогал рыбакам выбирать тягловый невод, потом вместе с ними сидел на берегу и зачарованно слушал рассказы рыбаков, побывавших в прошлом году на ловле сардин в Атлантике… Но подкралась полночь. И Левке волей-неволей пришлось вернуться домой.

Он выпил кружку молока, съел бублик, усыпанный зернами тмина, и выключил свет. Комната наполнилась серо-зеленым сумраком ночи. Левке приснился Днепр и множество солнц над его хрустальной водой. Солнца были разного цвета — синие, красные, голубые, как праздничные флаги на корабле…

Его разбудили друзья.

— Выходи в полдень! — сообщил Вася Владыко, веснушчатый и длинноногий.

— Я никуда, — печально ответил Левка.

— Как это — никуда? — Борис Удалой подозрительно поглядел на Левку.

— Не могу, к нам бабка Вероника едет. Слабая. Мать велела мне быть при ней.

Делать нечего. Левку от души пожалели и сказали:

— Счастливо оставаться!

В полдень друзья начали свой путь.

Левка взобрался на крышу. С тяжелым сердцем глядел, как они шагают по мостовой. Шли они вольным шагом, неторопливым и в то же время пружинистым, как бывалые путешественники: кто рядами, кто вереницей, с рюкзаками за плечами. Летний ветер развевал их чубы и что-то весело им насвистывал вслед по-птичьи.

Впереди шли Борис Удалой, Вася Владыко, Виктор Абрамченко и Валентин Мирский — все верные, испытанные друзья. Дойдя до поворота, они остановились и поглядели на свой дом, над которым, как над кораблем в гавани, кружились белые чайки.

От бабки Вероники не было никаких вестей. Левка загорал, купался, ловил с берега бычков, а порой выходил в море на своей собственной фелюге — автомобильной камере с приделанными к ней карманами: в одном находилась рыболовная «справа», а в другом наживка — серые карликовые креветки. Управлял Левка своей фелюгой просто: ложился на нее животом и греб руками, как веслами. А на берегу стояла жара. Казалось, вот-вот закипит море — так много было в нем солнца.

Но где же бабка? Левка ждал и нервничал. Пробовал читать — не читалось. Взялся мастерить кухонные полки — растерял инструменты.

Ушли в Белгород-Днестровский девчонки.

Перед уходом они передали тетрадь соседке Инне Серебряковой.

Вернулась из своего рейса мать Левки.

— Бабка задерживается, — первым делом сообщила она, — не беспокойся, я в Архангельск радировала…

— Сидела бы там… — угрюмо проворчал Левка.

— Не скули, старуха стоящая!

— Пусть даже вся золотая.

— Странный ты сегодня… Пойди-ка к Серебряковой и принеси тетрадь.

— И об этом знаешь?

— А как же… Сама велела оставить.

Левке ничего не оставалось делать, как принести ненавистную тетрадь домой.

— Читай, — сказала мать насмешливо.

Морщась словно от зубной боли, Левка открыл последнюю страницу. На ней косым почерком Зины Туркиной писалось:

— «В столовую ходил редко…»

— Постой, — остановила мать сына. — Это же почему?

— Жарко… Сам варил юшку…

— Так, читай дальше…

— «Дашу Гранецкую обидел… Не давал купаться… Обливал морской водой…»

— Не стыдно ли тебе слабых обижать, Левка? — Мать покачала головой и сказала: — Читай дальше.

— «Выловил восемь скумбрий. Продал их курортнице, а деньги истратил на мороженое».

— Остановись! — строго произнесла мать. — Эх ты, торговец рыбой!

Левка закрыл тетрадь.

— Курортница силой упросила… Говорила — никогда не пробовала.

— Зачем же брал деньги? Взял бы и подарил…

Лицо матери с красивыми коричневыми глазами от гнева побледнело. Он знал: сейчас она раз-другой хватит его по спине своими маленькими крепкими кулаками. Но мать лишь презрительно покривила губы, и для Левки это было хуже всякого наказания.

— Я совсем не хотел… — пробормотал он смущенно.

— Молчи! — сказала мать.

Левка сел на диван, исподлобья поглядывая на мать. Вот она прошлась по комнате. Вот шире распахнула окно, задумалась.

И Левка опустил голову.

— Послали бы меня на подвиг опасный… В ракету бы посадили… Показал бы всем, какой я торговец рыбой! — сказал он с обидой.

— Кто же тебя пошлет?

— Кто? Советское государство!

— Советское государство не посылает детей на опасные подвиги… потому что любит вас… А подвиги ваши все впереди…

Спустя час мать подобрела и сказала:

— Эх ты, Лев, царь зверей…

Всего лишь одни сутки провела она с сыном на берегу и снова отправилась в море на своем «Орле».

Пришло письмо.

Писал Борис Удалой.

«…Плывем по Днепру на барже, а кругом такая красота страшная, что башка кружится…»

Левка не стал читать дальше. Будь у него крылья, он бы мигом подался к друзьям. Положив письмо на стол, он вышел к морю с удочкой.

Но утро не принесло рыбацкой удачи. Бычки шли мелкие. Левка собрался было вернуться домой, но тут же увидел на воде, вблизи берега, нырка — дикую остроклювую морскую уточку. Нырок был совсем молодой. Заметив Левку, он подплыл еще ближе и стал кружиться возле него с кокетливо склоненной набок головкой.

Что с Левкой сделалось в эту минуту, он не понимал сам, он никогда не был жестоким, наоборот, всегда любил птиц, а вот сейчас, весь в каком-то охотничьем азарте, он закинул в море крючок с креветкой.

Нырок, доверчиво схвативший приманку, резко жалобно вскрикнул от нестерпимой боли.

Левка потянул птицу к берегу и сразу выпустил из рук леску: кто-то, подойдя сзади, принялся крутить ему уши, приговаривая:

— Так вот где ты, горе-охотник, мой внук Левка?

Это была пожилая женщина с темными загорелыми руками, как у заправской рыбачки.

— А-а-а-а! — вырвавшись от нее, только и мог произнести Левка. А потом он рассердился. — Наезжают сюда всякие!.. — сказал он с обидой. — Тоже мне… Нашлась бабка… И совсем не похожа на умирающую. Видать, хитрая. А может быть, ты и не моя бабка?

— Я самая! — подтвердила бабка Вероника.

Она осторожно извлекла крючок из горла нырка, посадила птицу на воду и, глядя, как она, гневно вскрикивая, уплывает вдаль, сказала:

— Нырков никто не ест… и не приручить… Зачем же губить? Ну ладно, давай мириться.

— Не хочу! — сказал Левка.

Он повернулся и пошел было в сторону, но, вспомнив наказ матери, возвратился. Теперь он внимательно поглядел на пожилую женщину. Он думал, что у бабки Вероники желтое морщинистое лицо, а на поверку вышло другое… Лицо у нее было смуглое, чистое, почти без морщин, с добродушными, улыбчивыми глазами.

— Что же ты молчишь? — спросила она.

— Не молчу… — ответил смущенный Левка. — Значит, приехала?

— Приехала.