Когда все разошлись, Лешка привел Васю к себе и велел ему ложиться на раскладушку.
Но Вася решительно отказался.
— Придет мать с сестрами, узнают, что здесь случилось, будут меня ругать. Ты, Лешка, лучше отведи меня к дяде Феде, на Садовую…
— Как хочешь. Вот только рубаху надень другую. Я тебе дам.
Лешка открыл один из шкафов Зинаиды Петровны и, сняв с вешалки первую попавшуюся рубаху, надел на Васю.
Вернувшись с Садовой улицы, он прилег на свою раскладушку и вмиг уснул так, словно не спал несколько дней.
6
…В маске, с аквалангом за плечами, Лешка плывет под водой, как большая сильная рыба. Из воды не хочется выходить на берег, так прозрачна морская глубина. Все вокруг золотится. Цветут яркие, как цветы, водоросли. Кажется, вот-вот здесь зазвенят птичьи трели — так красочно, так кипуче жизненной силой море…
И неожиданно все исчезло. Лучезарный подводный мир погрузился в холодную орущую мглу:
— Где она? Где, спрашиваю?
Лешка проснулся.
Над ним стояла Зинаида Петровна. У нее были мокрые губы, посиневшие от крика.
— В чем дело? — поднявшись, спросил Лешка.
— Апашонка пропала. Моя. Осенняя. Не ты ли взял ее?
— Это какая апашонка?
— Рубашка!
— Ну, тогда взял, — спокойно признался Лешка.
— Ты? Как ты смел?
— Я Васе отдал ее. После пожара.
— Разве она твоя? Твоя? — Зинаида Петровна зашлась от крика. Она подняла руку, жесткую, цепкую, скользкую.
Звука пощечины Лешка не слышал. Он весь окаменел. Потом пламя, а оно было жгучей, чем пламя пожара, поднялось в нем, обожгло сердце.
Медленно в странно наступившей тишине он сжал кулаки. Рубашка?.. Дрянь… Вещь… Что стоит она в сравнении с жизнью? Ведь он, Лешка, прорываясь сквозь огонь, не жалел ее… Нет… А жизнь у него одна… Рубаха? Дрянь… Там в шкафу немало еще осталось…
Зинаида Петровна отступила к двери. В неподвижности Лешки была угроза.
Но неожиданно он разжал кулаки, брезгливо отодвинул Зинаиду Петровну в сторону, вышел из дому и зашагал к морю.
7
Море не успокоило мальчика. Обида вспыхнула в нем с новой силой. Он оставил скалу, на которой сидел, и направился в сторону Пересыпи. То и дело наталкиваясь на прохожих, добрел до Ярмарочной площади и вышел на Николаевское шоссе.
По левую руку тянулись поля, по правую — море. День подходил к концу. Вспыхнули рыжие сумерки и погасли. Хмельной, терпкий ветер солончаковых зарослей шел со стороны Куяльницкого лимана. По Николаевскому шоссе — дороге пахарей и рыбаков — мчались автомобили. Но порой она становилась безлюдной. Гасли на ней огни. Тогда звезды светили ярче, таинственней казались придорожные поля и слышней становилось море.
А Лешка все шел и шел мимо садов, огородов, колхозных ферм и темных старинных башен, над которыми безмолвно носились летучие мыши.
Он еле передвигал ноги, но не мог остановиться. Он как можно скорей должен попасть в Очаков, а там кто-нибудь из рыбаков на шаланде переправит его на Скумбрийный. Но что скажет дед? Он, наверное, встретит внука суровыми словами: «Честный моряк не бросит корабля… А ты как поступил?»
Опустив голову, Лешка вспомнил о том, как однажды рыбак Тимофей Пронченко спас тонущую девушку. Дед обнял его и сказал:
«Значит, ты любишь людей. А любить людей — самое главное партийное дело!»
Он, Лешка, тоже спас человека. И дед должен не так сурово с ним обойтись…
Выбившись из сил, он решил немного отдохнуть. Лешка лег на землю, уткнувшись лицом в траву, полную певучей трескотни цикад, неутомимых маленьких музыкантов ночи. Но надо было торопиться. Поднявшись, Лешка снова зашагал по дороге и, шагая, глядел на огни.
«Держись!» — говорили звезды.
«Держись!» — сигналили огни с моря.
«Держись!» — велели степные далекие костры.
Осень. Да, не сегодня-завтра она загудит крутой штормовой зыбью. Тогда до Скумбрийного не добраться…
— Лешка! — неожиданно прозвучал голос на дороге.
Лешка остановился и увидел затормозившую «Победу», из которой выскочил Вася.
— Все знаю, что у тебя там вышло… И сразу понял: задумал Лешка вернуться на свой Скумбрийный!.. — обрадованно кричал он.
Вслед за Васей из машины вылез человек в суконной железнодорожной форме.
— Я — дядя Федя, — представился он и, покрутив усы, сказал Лешке: — К старикам на остров вернешься летом, в каникулы… А сейчас назад, в школу… жить будешь со мной на Садовой… Решай!
— Да, — тихо произнес Лешка и сел в машину.
Вася сел рядом с ним и положил руку на плечо друга.
— А летом с тобой на Скумбрийный… — сказал он весело.
Лешка не ответил. Он молчал, охваченный радостью. И радость мальчика была огромной. Но мысль о пощечине по-прежнему жгла Лешкино сердце… И Лешка знал, что, проживи он еще сто лет, ему никогда не забыть о ней…
А дорога, вызолоченная фарами машины, бежала навстречу, как глубокая быстрая река.
Тюлька
Тюлька — синеглазая девчонка с двумя смешными косичками, одной, как бублик, а другой, как рог козленка, тоскливо бредет вдоль рыбацкого причала. Над ней проносятся веселые облака, кружатся веселые чайки, и солнце льет на нее свой веселый свет, но сама девчонка не может развеселиться. Она молча глядит на море.
А море как море. То голубое. То серо-зеленое. То вдруг совсем золотое. Но Тюлька видит другое… Там, за самой синей далью, в морских глубинах, раскинулось царство сероводорода… Он губит все живое. И краба, и бычка, и даже морского конька…
Об этом отвратительном газе рассказала учительница Алла Федоровна. С тех пор Тюлька потеряла покой.
— Эй, Тюлька, о чем печаль?
Высокий рыбак в соломенной феске приятельски подмигивает девочке.
Тюлька горько вздыхает.
— Дядя Виктор, — говорит она, — нет житья нашей рыбе, большой и малой… Из-за вредного газа… Сероводород называется…
— Есть, есть такой жулик, — соглашается рыбак, но при этом не проявляет никакой тревоги. На его лице абсолютный покой, а в глазах светится лукавое бронзовое сияние.
— «Есть… есть»! — сердито передразнивает его Тюлька, — «Есть…» А что же люди думают?
— А что людям думать? От дум лоб потеет, Тюлечка.
В другой раз Тюлька посмеялась бы незадачливой рыбацкой шутке, но сейчас она досадливо отворачивается от шутника.
Она подходит к старику Алексею, который сидит на пороге лабаза и курит крепкий аджарский табак из трубки. У него суровое лицо, все в шрамах — это штормовая ночная волна однажды сбросила рыбака за борт фелюги и пронесла через скалы. Он бесстрашный рыбак, любит море и всех его жителей. Он разделит тревогу Тюльки.
Но, странное дело, дед Алексей, так же как и дядя Виктор, ни капли не огорчается.
Тюлька еще больше хмурится. Нет, никто не хочет думать о море, а сами тащат из него рыбу и днем и ночью… А над ней посмеиваются: мол, помешалась Тюлька.
И чайки, пролетая над нею, смеются:
«Так… так…»
«Помешалась…» — смеется и ветер.
И лишь одно море не смеется — оно ласково плещет на девочку теплой волной, моет ее смуглые ноги и благодарно шумит:
«Спасибо!»
Тюлька плохо спит. Ей снится сероводород… Он приходит к ней в образе огромного черного старика с руками, как щупальца осьминога. Он головастый, крючконосый, усатый. От него в страхе разбегается все живое. Блекнут оранжевые водоросли. Темнеет вода. В ужасе мечутся скумбрийные стаи. А Тюлька, превратившись в меч-рыбу, бьется с ним насмерть, до самой зари…
Просыпается Тюлька печальной. Ни в одном море, ни в одном океане нет такого огромного количества сероводорода, как здесь, в родных водах. С ним надо бороться. Объявить войну. Но все по-прежнему смеются над девочкой. И даже Тюлькин отец, штурман рыболовного сейнера «Нина», улыбается:
