— Кто такие? Что это у вас за зверь под одеялом? Ну-ка, покажите. Да это же мартышка с «марокканца»! — в крайнем удивлении воскликнул он. — Как она к вам попала?

Выслушав ребят, он одобрительно присвистнул и сказал:

— А теперь шагом марш за мной! Я покажу вам судно, которое идет к берегам Африки на лов сардины. Сейнер «Баклан» называется…

На сейнере ребят угостили ужином и напоили чаем, а Макке влили в рот немного коньяка. Она сразу захмелела. Шум моря и знакомые корабельные запахи успокоили ее.

Когда Павел и Таня вернулись в поселок Солнечный, снова началась метель, но дома было тепло, радушно гудела печь, и Верка, открывшая им дверь, не стала их упрекать. Она даже приветливо улыбнулась. Правда, под глазами девочки были красные полоски — следы недавних слез. По-видимому, бабке Ксении было не так легко утешить свою маленькую внучку.

— Знаю, знаю, вы были в Африке! — горланила она. — Там много солнца!

— Ого! — подтвердила Таня.

— Значит, мартышка будет здоровой!

Бабка Ксения, одним глазом строго посмотрев на Верку, а другим подмигнув Павлу, сказала:

— Не мешай, Верка, отдыхать людям с дороги…

Тем же вечером Макка на большом рыболовецком сейнере вышла в море. Но в свою Африку она попала не скоро. В Гибралтаре команда «Баклана» передала Макку на португальский парусник «Фортуна». С португальского парусника она попала на французское судно «Селеста», а потом на испанской рыбачьей шхуне Макка была возвращена на «Федалу», стоящую в Касабланкской гавани.

Старик Гасан обрадовался своей любимице. Но слово сдержал. Он отнес Макку за город, в лес, и мартышка снова стала веселой лесной обезьянкой. Порой, взобравшись на высокую пальму, она задумчиво глядит на север. Нет, не о холодном снеге думает она… Макка о нем забыла. Она даже забыла о смотрителе обезьянника с лицом плоским, как тарелка. Маленькая обезьянка до сих пор с благодарностью вспоминает ребят из Солнечного, что так заботливо отнеслись к ней, больной мартышке.

Так прозвали в школе Таньку Боневу. И недаром. Любила она все белое. И белые облака. И белые паруса. И белые туфли. А зимой, когда замерзало море и над ним бушевала снежная метель, уходила Белоснежка на лыжах подальше от берега и там до самого вечера кружилась вместе с метелью.

Все белое волновало ее. Она могла час-другой глядеть на белый цветок, выросший в поле. Сядет возле него, скрестив по-турецки ноги, и что-то бормочет над ним, словно колдунья.

Ну, а когда иней покрывал ветви деревьев, Танька становилась сама не своя. Идет, глаза вытаращит, рот откроет и никого не узнает на улице. А мы смеемся над Белоснежкой.

Однажды я, Лорка и Линка сказали:

— Белоснежка, как только склянки в гавани пробьют десять часов вечера, правей луны появляется планета Белая… Там живут белые люди, белые лебеди, растет белая пшеница и даже подсолнухи там все белые…

Но Танька рассердилась:

— Зачем вы смеетесь надо мной? Я ведь не дурочка… Нет планеты Белой! А вот звезда Белый Карлик есть, и живут там карлицы-лгуньи…

— Значит, это мы карлицы? — спрашивает Лина.

— Понимайте как знаете!

Тогда рыжая Лорка, самая ершистая из нашей компании, говорит:

— Ты, Танька, больная. Помешалась на белом цвете. Тебе надо лечиться в психбольнице, на Слободке!

После этого Белоснежка перестала с нами здороваться.

Жила она на Рыбацком причале, с отцом, береговым матросом, в домике под узорчатой черепицей. Танькин отец имел собственную моторную лодку. И она называлась, конечно, «Чайкой».

Лодкой распоряжалась Белоснежка. Вот на этой самой «Чайке» захотелось нам в один из воскресных дней выйти в море.

Но с Белоснежкой мы были в ссоре.

— Пойдем мириться, ведь мы первые обидели ее, — предложила Линка.

Приходим.

Лежит Белоснежка на диване грустная.

— Вот видите, что вы наделали… Дошло до отца, что я помешалась на белом цвете… Решил доктору показать… А я от доктора убежала…

— Белоснежка, мы мириться пришли.

— Мир так мир!

— Хотим выйти с тобой на моторной лодке в море.

— Ах, вот в чем дело?.. Не хочу вашего мира!

— Белоснежка, ты не обижайся.

Уткнулась Белоснежка лицом в подушку и молчит.

Мы рассердились на нее.

— Идемте, достанем другую лодку! — говорит Лорка. — Не стоит с ней связываться… И вправду, пусть лечится!

— Никчемный народ вы, девчонки, недаром вас все мальчишки ненавидят! — бросает нам вслед Белоснежка.

Лодку мы достали. Взяли без спроса у дяди Кирилла, рыбака. Жаль только, что безмоторная. Выходим на веслах. Гребем, поем, обливаем друг друга водой. А день жаркий, душный. Никто из нас не заметил, как вдруг по морю пополз туман, густой, точно шерсть овцы. Все скрылось в нем: и берег, и суда, и Рыбацкий причал. Куда плывем — не знаем. Стало нам страшно. А Линка закрыла ладонями свои глаза, чтобы никто не видел, как из них текут слезы.

— После такого тумана всегда шквальный ветер ударяет. Пропадем мы все. Давайте кричать… — говорит она.

Орем в три голоса. Никого. Перестали мы грести. Ветра нет. Но море как бы вспухает. Вот-вот загудит зыбью. А кругом белым-бело. И вдруг доносится из тумана голос:

— Так кому надо лечиться на Слободке?

— Белоснежка!

— У меня мотор отказал! — кричит она. — Вы только там без паники. У меня компас в руке. А туман, туман какой белый!

И тут мотор на «Чайке» как застучит…

— Ура, ура, Белоснежка!

Берет она нашу лодку на буксир, и через час мы на причале.

А море уже гудит.

— Спасибо, Белоснежка!

Мы обнимаем нашу подружку и смеемся. Смеется и она.

— А знаете, — говорит, — может быть, и есть планета Белая, где даже все подсолнухи белые!

Дворник Тунцов — один из самых лучших дворников на Смоляной улице, а вот Фильке он совсем не нравится. Нет во дворе веселой мальчишеской жизни. Одни цветы на клумбах, красные, сиреневые и желтые. Ни в чижа сыграть, ни запустить с крыши воздушного змея…

Вздыхая, Филька заворачивает в оранжевые плавки свой завтрак — два крутых яйца, хлеб и конверт с щепоткой соли.

Часы отбивают восемь утра. Скорей на улицу! Там, возле трамвайной остановки, собирается бригада искателей древнего поселения на берегу Куяльницкого лимана. Надо спешить. Но во дворе Филька останавливается. Он не в силах двигаться дальше. На вишневом дереве поспели вишни.

Первые вишни. Хорошо бы взобраться сейчас на вторую ветвь… Это желание, острое, дерзкое и чарующее, с такой силой охватывает Фильку, что он даже открывает рот и забывает обо всем на свете.

Он так и стоит с открытым ртом, маленький одессит, школьник и пионер, смуглый, как юнга с океанского парусника. А какие-то молоточки, звонкие и легкие, чеканят в его голове слова: «Первые вишни… Первые вишни…»

Он глядит на вишни и не может на них наглядеться. Рубиновые, с влажным, сочным сиянием кожуры, они манят Фильку, зовут к себе… Настоящие волшебные вишни. Да и само дерево не простое. Оно из Генуи. Его привез сын Тунцова, моряк Николай. Тогда эта вишня была совсем маленькой. А теперь генуэзка приветливо шумит листвой. Небо Одессы, такое же теплое и высокое, как и небо Генуи, удочерило ее.

Ноги Фильки отрываются от земли. Шаг, второй, третий, и вот он стоит перед вишней. Он глядит на чудесные плоды, и перед ним возникает радужная картина.

…Бригада искателей древнего поселения — Венька Корнев, Севка Луценко и Нора Волынская — лежит на берегу лимана, утомленная археологическими поисками. Вот в такой-то момент он, Филька, и вытащит из кармана горсть вишен… Филька даже видит коричневое восхищенное лицо Норы, с глазами голубыми, как даль лимана. А Севка, карманы которого набиты всякой всячиной, впрочем, как и у всех мальчишек нашей планеты, даже взвизгнет от радости. Он сластена…