— Это за какие же заслуги? — порой спрашивали его многочисленные друзья — ребята всей улицы.
Но об этом он не любил много рассказывать.
— Ну, партизанил на нем, в плавнях. Подумаешь, герой…
Но Тимка знал, что из всех моделей, сделанных в плавании, в часы корабельного досуга, матрос Кармий относился к этому катеру с какой-то особой теплотой.
Он, Тимка, будет таким, как Кармий… Как жаль, что нельзя передать свои мысли на расстояние. А что, если попробовать?
— Слушай, матрос Кармий, это я, Тимка… Я в катакомбах с чайкой… — Тимка вздохнул, прислушался и снова позвал: — Матрос Кармий, ты слышишь, это я… Скажи Ларисе, чтобы не ревела… Я ведь еще живой… Живой… Я с чайкой! Я вернусь…
Но матрос Кармий не слышал Тимки.
Было холодно. С промозглой стужей ноябрьских ночей можно было сравнить холод катакомб, въедливый, липкий. Лишь тепло маленькой чайки согревало мальчика.
Чайка слабела. Но Тимка не переставал утешать ее.
— Скоро мы выйдем к морю. Ты еще вволю наплещешься в своей соленой воде… — упрямо твердил Тимка.
Порой в какой-то песенный напев, нет, в саму песню о мальчике и чайке превращались Тимкины слова…
4
Тимка сказал:
— Чайка, мне снилась звезда. Поющая. Я знаю, ты хочешь сказать: «Ведь только мы, чайки, слышим голос звезды», — нет, и люди. Только не каждый слышит ее…
Тимка погладил чайку и снова побрел по темной галерее.
«Теперь, наверное, вечер, — думал он. — В доме на Пересыпи соседи играют в домино и жарят рыбу тут же, во дворе, при свете месяца».
На земле и вправду был вечер. Но соседи не стучали костяшками в домино. Они думали о Тимке. Даже кузнец Осип Коробов, с лицом, как бы одубевшим от вечной суровости, и тот вытер глаза платком и сказал:
— Славный был пацаненок.
Лариса молчала. Стояла у ворот, глядя на дорогу. Не покажется ли на ней Тимка? Не послышатся ли его гулкие мальчишеские шаги?
Тимку искали. Искали друзья, школа, милиция.
А Лариса все стояла у ворот и думала: «В тот день море штормило. Может быть, тяжелая зыбь обрушилась на Тимку, ударила о камни и, смыв с берега, унесла в море?»
Водолазы тщательно обследовали дно побережья, но ничего не нашли.
Матрос Кармий много курил, сменив свой черешневый мундштук на трубку. Не выпуская ее изо рта, он шагал по комнате из угла в угол, сутулясь, как в непогоду.
Тимкины друзья, подавленные горем, собрались на берегу. Что же в конце концов приключилось с Тимкой?
— А вдруг не вернется? — усомнилась Вика и заплакала.
— Молчи, не каркай! — рассердился на нее Пашка.
— Ты того, Павел, не груби! — упрекнул его Костя и предложил: — Надо сделать так, чтобы о Тимке всюду кричало радио.
Мысль Кости была разумной. Даже матрос Кармий похвалил ее. Он больше не сутулился. Но в его глазах была тревога.
Шел четвертый день поисков Тимки.
5
— Чайка, мне трудно ходить… И трудно говорить… Нам надо поспать…
Тимка лег и заказал себе сон… Он хотел, чтобы ему приснился солнечный свет. Много света. Он страстно тянулся к нему всем телом, истосковавшимся по солнечному лучу. Но такой сон не пришел. На этот раз перед ним появился Федька.
«Отдай чайку… Я приручу ее. Будет сидеть на капоте нашей машины. Красота!» — сказал он Тимке.
«Откуда у вас деньги на машину?» — спросил Тимка.
«Есть… К отцу текут рекой…»
«Значит, и вправду вы жулики?»
«Пусть… Отец говорит, что вы все, пока к коммунизму будете плыть, ракушками обрастете, что судовое днище. А мы с ним уже и сегодня живем при коммунизме».
Тимка с ненавистью сжал кулаки:
«Отойди от меня подальше. Гад! А ты, чайка, не бойся!»
«Ухожу! — с угрозой забормотал Федька. — Подыхай. Одному подыхать страшнее. Нет, я лучше тебя прикончу. И отберу чайку…»
В руках Федьки сверкнул нож с кольцом на рукоятке.
«Не смей!» — крикнул Тимка.
Отступив к стене галереи, он собрал все свои силы и выбросил в темноту кулак и тут же послал второй.
Что-то хрустнуло. Федька хрипло завопил и свалился под ноги Тимки…
А потом он увидел море. Оно было чистое, прозрачное, как облако… И Тимка, проснувшись, снова улыбнулся.
— Идем, чайка, — обратился он к птице, — вот новая галерея. Теперь повернем влево. Постой, погоди, что это под ногами? Вода! — обрадованно закричал мальчик.
Держа чайку за лапы, он сунул ее головой в воду:
— Получай!
Чайка плескалась в воде долго, жадно, расправляя крылья, охваченные нервной дрожью. Чаячья шея теплела и стала упругой, словно налилась ртутью.
Потом он сам напился.
«Крю-крю!» — благодарно кричала чайка.
— Все. Не жадничай, — присев у воды, тихо промолвил Тимка.
Чувство голода вспыхнуло в нем с такой силой, что он даже застонал и как-то весь сжался. Немного еды, самую малость, и он бы еще держался. Сознание меркло. А что, если съесть чайку?.. Вот только взять и сдавить пальцами шею… Тимка вздрогнул, поднялся, спрятал чайку под рубаху и сказал:
— Нет, никогда!
Он прошел еще шагов сто и упал. Попытался подняться, но не мог и тогда, собрав все свои силы, продолжал ползком продвигаться вперед, изредка останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Неожиданно галерея как бы раздалась вширь, и дышать стало легче. Чайка, лежавшая под рубахой Тимки, вдруг резко закричала, стараясь выпрямить крылья.
И мальчик понял, что море близко… Оно где-то рядом… И еще понял Тимка по крику чайки, что сейчас день. Светит жаркое солнце…
«Море! Море! Море!» — все громче кричала чайка.
«Да, море!» — хотел сказать Тимка и потерял сознание.
6
— Лежи, тебе нужен покой!
Эти слова заставили Тимку открыть глаза. Он лежал на траве.
Над ним склонились его друзья, и с ними был матрос Кармий.
Приподнявшись, Тимка увидел море и чуть было не задохнулся от радости, таким глубоким, родным и синим оно показалось ему. Потом он взглянул на высокое августовское небо и подумал, что ничего нет прекрасней его. И, не то смеясь, не то всхлипывая, он спросил:
— Где она, чайка?
— Она с тобой, там же, под рубашкой! — весело ответила Вика.
— А Ларка?
— Пошла за машиной.
— Как же меня нашли?
— Это радио. Одна девочка видела, как ты свалился… — сообщил Пашка и осторожно потрогал Тимку, словно тот был хрустальный.
— Отчего молчит чайка? — спросил Тимка.
— Наелась, вот и молчит… И тебя тоже кормили куриным бульоном с ложечки… — присев к ногам Тимки, сказала Вика.
Над морем стояла тишина, порой нарушаемая гудками океанских кораблей. Дул южный ветер, и утро августа было светлей и ярче утра весны.
Тимка поднялся, опираясь о плечо матроса Кармия, направился к морю.
— Вон оно, чайка, лети! — вытащив птицу из-под рубахи, сказал Тимка.
Чайка не сразу поднялась в воздух, она целую минуту сидела на Тимкиной ладони, словно ей было жаль расставаться с мальчиком, и только тогда, когда Тимка повторил: «Ну, лети же, глупая!» — она шумно поднялась в воздух и, описав круг, села на воду.
Но ребята не глядели на нее. Они глядели на Тимку, на его бледное лицо, а больше — на поседевшую прядь Тимкиного чуба.
— Ты молодец! Ты спас чайку! Ты добрый, Тимка! — сказала Вика.
Матрос Кармий закурил и задумался над словами девочки. Нет, не только добрый… Нечто большее видел он в Тимкиной доброте к чайке. В той доброте была любовь к человеку, солнцу, морю. Он знал, что в будущем любой труд и любой подвиг по плечу Тимке. И будь он, Кармий, капитаном, набирающим экипаж для дальнего рейса, он не задумываясь записал бы мальчишку в судовые роли…
А Тимка, улыбаясь, следил за своей чайкой. Она весело плескалась в морской воде, сзывала товарок и что-то громко, торопливо рассказывала им.
Не о нем ли, вернувшем ей море, рассказывала она?
Беглянка
