Я встал в хвост очереди, продвигавшейся к главному входу в храм. Если проигнорировать то, что большинство из нас было облачено в наряды для посещения церкви, мы являли собой копию зрителей, направляющихся к воротам стадиона «Мидоуленд», чтобы посмотреть, как сшибутся лбами «Гиганты» и «Краснокожие». Еще одно различие состояло в том, что вокруг храма не витал аромат пива и хотдогов с горчицей.

Войдя в сверкающее золотом и хромом фойе, я принялся изучать своих товарищей по молитвам. Подавляющее большинство верующих было не старше двадцати — тридцати лет, и практически все — белые. Мой экспресс-анализ показал, что около половины явились парами, а общее соотношение числа мужчин и женщин было примерно равным.

Я подрулил к стойке, за которой суетились две пожилые особы, похожие на добрых бабушек. На стойке были разложены для продажи брошюры и книги, включая сочинение Бэя «Теология вдохновения» ценой шесть долларов девяносто пять центов, в бумажной обложке, и одиннадцать долларов девяносто пять центов — в твердой. Вместо этого фундаментального сочинения я выбрал для себя брошюру «Что значит в Вашей жизни Храм с Серебряным Шпилем» и двинулся в сторону большого зала. Как и автостоянка, он был наполовину полон, над публикой плыла органная музыка.

Меня приветствовала бойкая молодая дамочка с длинными рыжими волосами, с пачкой программ в руке и значком на груди, объявлявшим, что передо мной «Дженни Амундсен — помощница». Чуть выше значка на ее светло-голубом платье красовалась знакомая мне серебряная булавка в форме шпиля.

— Хэлло! Вы молитесь у нас регулярно? — спросила она, вручая мне программку.

— Нет. Это мой первый визит. Я приезжий, — тонко сымпровизировал я.

— Мы счастливы видеть вас сегодня в нашем храме, мистер...

— Гудман, — я быстро вживался в свой новый образ.

— Где бы вы хотели сидеть, мистер Гудман? — Ее улыбка, надо признать, была весьма соблазнительна.

Я сказал, что где-нибудь в центре было бы прекрасно, и она провела меня на единственное свободное место у прохода, рядом с парочкой, которая, судя по виду, окончила школу не более десяти лет назад. Как только я устроился на мягком театральном кресле, они как: по команде обернулись ко мне с улыбкой не менее широкой, чем у Дженни Амундсен.

— Привет. Я Кэл Уоррен, — представилась сидящая в соседнем кресле круглолицая, рано полысевшая мужская половина парочки, протягивая мне толстую лапу. — А это моя жена Дарлен. — Она кивнула белокурой коротко стриженной головкой. Ее глаза танцевали.

— Вы член общины? — весело поинтересовался Кэрол.

— Нет, я не из Нью-Йорка. Нахожусь здесь по делам.

— Как интересно! Это случается с нами довольно часто. — Он удовлетворенно рассмеялся. — Понимаете, Дарлен и я вот уже пять лет являемся постоянными членами. Каждое воскресенье мы сидим на этих местах, и между нами и проходом только одно свободное кресло. Вы понимаете? Поэтому мы почти каждый раз встречаем новичка, кого-нибудь вроде вас, решившего посмотреть, что же такое Серебряный Шпиль. Дарлен и я... мы просто обожаем встречать новых людей. Откуда вы, мистер...

— Гудман. Алан Гудман из Чилликота, Огайо.

— Огайо. Это же, черт побери, одно из самых прекрасных мест, которые мне доводилось видеть. Пару раз в год мне по делам приходится ездить в Цинци, Дарлен однажды путешествовала со мной. Тебе ведь тоже там понравилось, правда, дорогая?

Дарлен кивнула, ее глазки вновь затанцевали, и она спросила:

— Как вы узнали о Серебряном Шпиле, мистер Гудман? Наверное, видели нашу службу по телевизору?

Я сказал, что у меня дома есть друг, который и по рекомендовал мне посетить храм. Дарлен, судя по ее виду, изготовилась задать очередной вопрос, но тут свет вспыхнул ярче, видимо, для телевизионных камер, а где-то позади нас взревели фанфары, перекрывая шум в зале. К этому времени практически все места оказались занятыми. Обернувшись, я увидел трех стоящих в углу балкона трубачей в темно-бордовых блейзерах. Они перестали трубить столь же внезапно, как и начали, и на сцену выступил Барнаби Бэй. Он шествовал к кафедре, которая — как я узнал благодаря Нелле Рейд — только несколько мгновений назад при помощи электроники выдвинулась из-под пола. Светло-серый костюмчик сидел на нем отменно.

— Доброе утро, братья и сестры, — пропел он, широко раскинув руки ладонями вверх. — Приветствую вас вновь в этот час Славы. И для начала хор Шпиля под руководством нашего собрата Марли Вилкинсона напомнит: «Какого друга мы имеем в лице Иисуса».

После этих слов хор в шестьдесят голов возник в левой части сцены. Певцы, облаченные в великолепные малиновые с серебром мантии, исполнили гимн, знакомый мне с детства. Вилкинсон как дирижер выглядел весьма театрально. Он размахивал руками, пожалуй, посильнее полицейского, регулирующего уличное движение в центре Манхэттена в час пик. На последней строфе он лихо развернулся лицом к публике, мановением руки пригласил нас подняться и подпеть хору. Мы затянули песнь, читая слова на большом экране над хором. В середине первого ряда певцов я заметил Каролу — надо сказать, что ее трудно было не заметить; однако убежден, что она меня не видела. Для нее я был просто еще одним лицом в огромной толпе.

Когда гимн закончился, Вилкинсон вытер платком выступившие на лбу капли пота и прогудел в прикрепленный к лацкану микрофон:

— Вы все в отличном голосе этим прекрасным утром. Теперь я попрошу вас поприветствовать появление на этой сцене по-настоящему одаренного юного музыканта. Девочке всего девять лет, но она владеет скрипкой не хуже Штерна или Перлмана.

Он пригласил на сцену девчушку в разовом платьице, из-под которого кокетливо выгладывал край кружевной нижней юбки, и с кружевным же чепчиком на голове. Девица действительно умела обращаться со скрипкой. Для тех, кто располагался далее чем в городском квартале от сцены, а таких было подавляющее большинство, ее двенадцатифутовый образ проецировался еще на один экран, который бесшумно опустился из своего укрытия в потолке. Лили, наверное, смогла бы идентифицировать исполняемую вещь. Но как бы пьеса ни называлась, звучала она недурно.

Когда девочка закончила играть и раскланялась под аплодисменты, Бэй вернулся на сцену и произнес, обняв ее за плечи:

— Разве это не чудо, друзья? Какое дарование! Ее родители — Том и Мэри — находятся здесь в первом ряду. Они члены семьи Серебряного Шпиля уже... сколько?., двенадцать лет, не так ли? — Он взглянул на сидящую в первом раду пару, которая ответила дружным кивком. — А ты, дорогая, уже сколько времени посещаешь нашу воскресную школу? — Бэй, наклонившись, приблизил свой микрофон к девочке.

— Семь лет, — ответил ее писклявый голосок.

— Семь лет, разве это не здорово? — лучась улыбкой, проворковал он. — Давайте поаплодируем ей еще раз, как принято у нас в Серебряном Шпиле.

Все зааплодировали, и девочка покинула сцену, а Бэй снова занял свое место на кафедре, но на сей раз с более печальным выражением лица. В течение целых пятнадцати секунд он выдерживал паузу, молча глядя в зал. Затем расправил плечи и начал:

— Братья и сестры во Христе, этим утром я стою перед вами, преисполненный печали, отягощенный горем. Многие из вас, находящиеся сейчас в храме, так же, как и, — он полным драматизма жестом выбросил вперед руку, — тысячи и тысячи тех в стране и мире, кто видит нас по телевизору, знают, что наш возлюбленный брат и друг Рой Мид покинул этот мир, чтобы занять достойное место рядом с Творцом. Мы оплакиваем несправедливую и насильственную кончину Роя — необъяснимую кончину. Мы, по крайней мере я, вопрошаем Всемогущего Господа: почему, почему ты позволил такое по отношению к одному из своих самых добрых и преданных слуг?

Плечи оратора опустились, он выдержал еще одну паузу, обегая взглядом молчаливую аудиторию.

— Однако на этот вопрос, мои друзья, ответ имеется, — заявил проповедник, возвышая голос. В его руках появилась Библия. — Пожалуйста, возьмите Священное писание и обратитесь вместе со мной к Посланию святого апостола Павла к римлянам, глава восьмая.